АРАП ПЕТРА ВЕЛИКОГО - ГЛАВА VI- Пушкин А.С.

ГЛАВА I

ГЛАВА II

ГЛАВА III

ГЛАВА IV

Тихо теплилась лампада перед стеклянным кивотом, в коем блистали
золотые и серебряные оклады наследственных икон. Дрожащий свет ее слабо
озарял занавешенную кровать и столик, уставленный склянками с ярлыками. У
печки сидела служанка за самопрялкою, и легкий шум ее веретена прерывал один
тишину светлицы.
- Кто здесь? - произнес слабый голос. Служанка встала тотчас, подошла к
кровати и тихо приподняла полог. - Скоро ли рассветет? - спросила Наталья.
- Теперь уже полдень, - отвечала служанка.
- Ах боже мой, отчего же так темно?
- Окна закрыты, барышня.
- Дай же мне поскорее одеваться.
- Нельзя, барышня, дохтур не приказал.
- Разве я больна? давно ли?
- Вот уж две недели.
- Неужто? а мне казалось, будто я вчера только легла...
Наташа умолкла; она старалась собрать рассеянные мысли. Что-то с нею
случилось, но что именно? не могла вспомнить. Служанка все стояла перед нею,
ожидая приказанья. В это время раздался снизу глухой шум.
- Что такое? - спросила больная.
- Господа откушали, - отвечала служанка; - встают из-за стола. Сейчас
придет сюда Татьяна Афанасьевна.
Наташа, казалось, обрадовалась; она махнула слабою рукою. Служанка
задернула занавес и села опять за самопрялку.
Через несколько минут из-за двери показалась голова в белом широком
чепце с темными лентами, и спросили вполголоса:
- Что Наташа?
- Здравствуй, тетушка, - сказала тихо больная; и Татьяна Афанасьевна к
ней поспешила.
- Барышня в памяти, - сказала служанка, осторожно придвигая кресла.
Старушка со слезами поцеловала бледное, томное лицо племянницы и села
подле нее. Вслед за нею немец-лекарь, в черном кафтане и в ученом парике,
вошел, пощупал у Наташи пульс и объявил по-латыни, а потом и по-русски, что
опасность миновалась. Он потребовал бумаги и чернильницы, написал новый
рецепт и уехал, а старушка встала и, снова поцеловав Наталью, с доброю
вестию тотчас отправилась вниз к Гавриле Афанасьевичу.
В гостиной, в мундире при шпаге, с шляпою в руках, сидел царский арап,
почтительно разговаривая с Гаврилою Афанасьевичем. Корсаков, растянувшись на
пуховом диване, слушал их рассеянно и дразнил заслуженную борзую собаку;
наскуча сим занятием, он подошел к зеркалу, обыкновенному прибежищу его
праздности, и в нем увидел Татьяну Афанасьевну, которая из-за двери делала
брату незамечаемые знаки.
- Вас зовут, Гаврила Афанасьевич, - сказал Корсаков, обратясь к нему и
перебив речь Ибрагима. Гаврила Афанасьевич тотчас пошел к сестре и притворил
за собою дверь.
- Дивлюсь твоему терпению, - сказал Корсаков Ибрагиму. - Битый час
слушаешь ты бредни о древности рода Лыковых и Ржевских и еще присовокупляешь
к тому свои нравоучительные примечания! На твоем месте j'aurais plante la
{7} старого враля и весь его род, включая тут же и Наталию Гавриловну,
которая жеманится, притворяется больной, une petite sante... {8} Скажи по
совести, ужели ты влюблен в эту маленькую mijauree {9}? Послушай, Ибрагим,
последуй хоть раз моему совету; право, я благоразумнее, чем кажусь. Брось
эту блажную мысль. Не женись. Мне сдается, что твоя невеста никакого не
имеет особенного к тебе расположения. Мало ли что случается на свете?
Например: я, конечно, собою не дурен, но случалось, однако ж, мне обманывать
мужей, которые были, ей-богу, ничем не хуже моего. Ты сам... помнишь нашего
парижского приятеля, графа D.? Нельзя надеяться на женскую верность;
счастлив, кто смотрит на это равнодушно! Но ты!.. С твоим ли пылким,
задумчивым и подозрительным характером, с твоим сплющенным носом, вздутыми
губами, с этой шершавой шерстью бросаться во все опасности женитьбы?..
- Благодарю за дружеский совет, - перервал холодно Ибрагим, - но знаешь
пословицу: не твоя печаль чужих детей качать...
- Смотри, Ибрагим, - отвечал, смеясь, Корсаков, - чтоб тебе после не
пришлось эту пословицу доказывать на самом деле, в буквальном смысле.
Но разговор в другой комнате становился горяч.
- Ты уморишь ее, - говорила старушка. - Она не вынесет его виду.
- Но посуди ты сама, - возражал упрямый брат. - Вот уж две недели ездит
он женихом, а до сих пор не видал невесты. Он наконец может подумать, что ее
болезнь пустая выдумка, что мы ищем только как бы время продлить, чтоб
как-нибудь от него отделаться. Да что скажет и царь? Он уж и так три раза
присылал спросить о здоровье Натальи. Воля твоя - а я ссориться с ним не
намерен.
- Господи боже мой, - сказала Татьяна Афанасьевна, - что с нею, бедною,
будет? По крайней мере пусти меня приготовить ее к такому посещению. -
Гаврила Афанасьевич согласился и возвратился в гостиную.
- Слава богу, - сказал он Ибрагиму, - опасность миновалась. Наталье
гораздо лучше; если б не совестно было оставить здесь одного дорогого гостя,
Ивана Евграфовича, то я повел бы тебя вверх взглянуть на свою невесту.
Корсаков поздравил Гаврилу Афанасьевича, просил не беспокоиться,
уверил, что ему необходимо ехать, и побежал в переднюю, не допуская хозяина
проводить себя.
Между тем Татьяна Афанасьевна спешила приготовить больную к появлению
страшного гостя. Вошед в светлицу, она села, задыхаясь, у постели, взяла
Наташу за руку, но не успела еще вымолвить слова, как дверь отворилась.
Наташа спросила: кто пришел. Старушка обмерла и онемела. Гаврила Афанасьевич
отдернул занавес, холодно посмотрел на больную и спросил, какова она?
Больная хотела ему улыбнуться, но не могла. Суровый взгляд отца ее поразил,
и беспокойство овладело ею. В это время показалось, что кто-то стоял у ее
изголовья. Она с усилием приподняла голову и вдруг узнала царского арапа.
Тут она вспомнила все, весь ужас будущего представился ей. Но изнуренная
природа не получила приметного потрясения. Наташа снова опустила голову на
подушку и закрыла глаза... сердце в ней билось болезненно. Татьяна
Афанасьевна подала брату знак, что больная хочет уснуть, и все вышли
потихоньку из светлицы, кроме служанки, которая снова села за самопрялку.
Несчастная красавица открыла глаза и, не видя уже никого около своей
постели, подозвала служанку и послала ее за карлицею. Но в ту же минуту
круглая, старая крошка как шарик подкатилась к ее кровати. Ласточка (так
называлась карлица) во всю прыть коротеньких ножек, вслед за Гаврилою
Афанасьевичем и Ибрагимом, пустилась вверх по лестнице и притаилась за
дверью, не изменяя любопытству, сродному прекрасному полу. Наташа, увидя ее,
выслала служанку, и карлица села у кровати на скамеечку.
Никогда столь маленькое тело не заключало в себе столь много душевной
деятельности. Она вмешивалась во все, знала все, хлопотала обо всем. Хитрым
и вкрадчивым умом умела она приобрести любовь своих господ и ненависть всего
дома, которым управляла самовластно. Гаврила Афанасьевич слушал ее доносы,
жалобы и мелочные просьбы; Татьяна Афанасьевна поминутно справлялась с ее
мнениями и руководствовалась ее советами; а Наташа имела к ней
неограниченную привязанность и доверяла ей все свои мысли, все движения
шестнадцатилетнего своего сердца.
- Знаешь, Ласточка? - сказала она, - батюшка выдает меня за арапа.
Карлица вздохнула глубоко, и сморщенное лицо ее сморщилось еще более.
- Разве нет надежды, - продолжала Наташа, - разве батюшка не сжалится
надо мною?
Карлица тряхнула чепчиком.
- Не заступятся ли за меня дедушка али тетушка?
- Нет, барышня. Арап во время твоей болезни всех успел заворожить.
Барин от него без ума, князь только им и бредит, а Татьяна Афанасьевна
говорит: жаль, что арап, а лучшего жениха грех нам и желать.
- Боже мой, боже мой! - простонала бедная Наташа.
- Не печалься, красавица наша, - сказала карлица, целуя ее слабую руку.
- Если уж и быть тебе за арапом, то все же будешь на своей воле. Нынче не
то, что в старину; мужья жен не запирают: арап, слышно, богат; дом у вас
будет как полная чаша, заживешь припеваючи...
- Бедный Валериан! - сказала Наташа, но так тихо, что карлица могла
только угадать, а не слышать эти слова.
- То-то барышня, - сказала она, таинственно понизив голос, - кабы ты
меньше думала о стрелецком сироте, так бы в жару о нем не бредила, а батюшка
не гневался б.
- Что? - сказала испуганная Наташа, - я бредила Валерианом, батюшка
слышал, батюшка гневается!
- То-то и беда, - отвечала карлица. - Теперь, если ты будешь просить
его не выдавать тебя за арапа, так он подумает, что Валериан тому причиною.
Делать нечего: уж покорись воле родительской, а что будет то будет.
Наташа не возразила ни слова. Мысль, что тайна ее сердца известна отцу
ее, сильно подействовала на ее воображение. Одна надежда ей оставалась:
умереть прежде совершения ненавистного брака. Эта мысль ее утешила. Слабой и
печальной душой покорилась она своему жребию.

Вернуться на предыдущую страницу