поиск
Источник:

Анализ элегии А.С.Пушкина «К морю» (1824)

Оглавление

Введение
Лорд Джордж Гордон Байрон.
Байронизм в России.
Байронизм в творчестве Пушкина.
Анализ элегии А.С. Пушкина «К морю» (1824).
Заключение.

Список литературы

Еще из Одессы в ответ на предложение Вяземского откликнуться на смерть Байрона в Греции Пушкин писал: «Твоя мысль воспеть его смерть в 5-й песне его Героя прелестна - но мне не по силам - Греция мне огадила». В Ми­хайловском Пушкин нашел иной, достойный русского гения ход. Элегия «К морю» - финал творческого состязания Пушкина с Байроном. Если начало южного периода - «Погасло дневное светило...» - связано с пушкинскими вариациями на тему про­щальной песни Чайльд Гарольда из первой части поэмы Байрона, то элегия «К морю» - соревнование-спор с финалом последней, 4-й песни, где Байрон прощается с морем, «приятелем своим». Все, что пишет Байрон о море, является скрытой формой прославления мятежной личности, не считающейся в гордыне своей с ропотом «дрожащих тварей», «опустошителей земли». Море Байрона, как пуританский Бог, сурово и беспощадно к человеку:

Твое презренье тот узнает вскоре,
Кто землю в цепи заковать готов.
Сорвав с груди, ты выше облаков
Швырнешь его, дрожащего от страха,
Молящего о пристани богов,
И, точно камень, пущенный с размаха,
О скалы раздробишь и кинешь горстью праха.

Отношение Байрона к морю, при всем величии этой стихии, покровительственное. Романтическая личность оказывается не только равной морю, но еще и превосходящей его:

«И, как теперь, в дыханье шумном шквала
По гриве пенистой рука тебя трепала»

Байрон в порыве вдохновения обуздывает море как лихой на­ездник. Неукротимый вольнолюбец, он может «рассечь руками шумный вал прибоя».
Элегия Пушкина пронизана нежной любовью поэта к стихии, которая родственна ему своим неукротимым движением. В кра­соте моря он чувствует дыхание Творца, давшего человеку сво­боду, но сохранившего из любви к творению скрытую власть над ним:

Прощай, свободная стихия!
В последний раз передо мной
Ты катишь волны голубые
И блещешь гордою красой.

Если у Байрона море бросает завистливый взгляд на могу­чую личность, то у Пушкина оно ласково зовет поэта к себе, учит его быть свободным, очищает душу от бремени земных страстей:

Как друга ропот заунывный,
Как зов его в прощальный час,
Твой грустный шум, твой шум призывный
Услышал я в последний раз.

Если Байрон - властелин моря, то Пушкин видит в море лишь «предел желанный» своей души. Море Пушкина терпимо и снисходительно к судьбе слабого человека, ему свойственны и тишина в последний час, и охранительное участие к «смирен­ному парусу рыбарей». Оно знает, конечно, и «своенравные по­рывы», не всегда понятные и доступные слабому уму человека:

Но ты взыграл, неодолимый,
И стая тонет кораблей.

В обращении к морю Пушкин меняет средний род на муж­ской, как бы подчеркивая, что сквозь безличные природные сти­хии в нем доходят до человека личностные призывы Творца:

Ты ждал, ты звал... я был окован...

Пушкин говорит здесь о своих мечтах поэтического побега по хребтам моря, о намерениях в конце одесского периода отплыть в более свободную, как ему тогда казалось, Западную Европу. Теперь Пушкин сознает наивность своих мечтаний и надежд. Что такое земное счастье?слава и успех? Море обнажает их тщету: на скале среди его пучины покоится лишь «гробница» былого че­ловеческого величия, «угас Наполеон, и вслед за ним, как бури шум, другой от нас умчался гений, другой властитель наших дум».

Байрон в своем гордом самомнении видел себя властелином моря. В глазах Пушкина «он был, о море, твой певец». Байрон у Пушкина не владел морем, не обуздывал его, как строптивого коня, а был лишь певец, имитатор только одной, бурной и не­предсказуемой его стихии. И если перед величием морской сти­хии угасли претензии земных титанов, то не тщетны ли вообще кичливые надежды человека на физическую силу («тиран» - На­полеон) или всевластную духовную мощь («просвещенье» - Бай­рон)?

Мир опустел...
Теперь куда же Меня б ты вынес, океан?
Судьба земли повсюду та же:
Где капля блага, там на страже
Уж просвещенье иль тиран.

Море у Пушкина не увенчивает земного величия и славы. Его призывный шум напоминает человеку о другом: о тщете суетных мирских желаний и о призвании человека к вечному восхожде­нию, к божественному совершенству. В этом заключается «пре­дел желанный» человеческой души; к этому пределу зовут Пуш­кина морские волны:

В леса, в пустыни молчаливы
Перенесу, тобою ноли,
Твои скалы, твои заливы,
И блеск, и тень, и говор волн.

Вернуться на предыдущую страницу