«И течет заря над полем с горла неба перерезанного»

Содержание реферата

Введение

Легенда о великом мятежнике

Заключение

Список использованной литературы

Пушкинская версия Пугачева является отправной точкой в творческом поиске Есенина во время его работы над поэмой, поэтому есть смысл сказать о ней особо. Уже много лет цитируют известные слова Пушкина о русском бунте, как только не истолковывая при этом. Из «Истории Пугачева» следует, что русский бунт – это не универсальное явление, русский бунт русскому бунту рознь. Показательно, как по-разному Пушкин оценивает действия противоборствующих сторон в событиях 1766-1771 годов и пугачевского бунта 1773-1775 годов.
Справедливые жалобы яицких казаков в Петербург на притеснения со стороны членов канцелярии вызвали ответную реакцию местной власти. О ней – сочувственно и к власти, и к казачеству – говорится следующее: «принуждены были прибегнуть к силе оружия и к ужасу казней».
Поводом к новым недовольствам казаков послужило предписание выступить в погоню за уходившими в Китай калмыками. На этот факт указывается в поэме Есенина, как на преддверие пугачевского бунта. Совмещение в произведении событий, разделенных расстоянием в два года – факт, который у Пушкина в принципе невозможен. Невозможен по причинам названным самим писателем в ответе на критику: «Я прочел со вниманием все, что было напечатано о Пугачеве, и сверх того 18 толстых томов in folio разных рукописей, указов, донесений и проч. Я посетил места, где произошли главные события эпохи, мною описанной, поверяя мертвые документы словами еще живых но уже престарелых очевидцев и вновь поверяя их дряхлеющую память историческою критикою»
Есенинский Пугачев, как и реальный Пугачев, – это личность, в которой «дикарь и оборванец», перекати-поле значительно доминируют над крестьянином. То, что крестьянское начало окончательно не утрачено героем, свидетельствует его монолог «Слушай отче! Расскажи мне нежно…»
Такое видение крестьянской жизни недоступно героям «Страны негодяев» Чекистову и Рассветову, эгоцентрическим личностям, объявившим мужику войну.
Есенин изображает Пугачева как личность, которая отзывается на зов «придавленной черни». Он пришел на Яик, чтобы осуществить свой замысел. Следует уточнить, как соотносятся в представлении Пугачева «чернь» и «мужик»? Те, кто не видит разницы между народом и пугачевцами, между крестьянством и бунтарями, трактуют произведение Есенина с «левых» позиций, как, например, С. Городецкий: «Все свое знание деревенской России Всю свою любовь к ее звериному быту, всю свою деревенскую тоску по бунту Есенин воплотил в этой поэме». Деревенский быт, как таковой, в «Пугачеве» практически отсутствует, что, на наш взгляд, вполне закономерно, ибо в центре произведения «разбойники и оборванцы», люди, выпавшие из традиционной крестьянской среды, порвавшие с ее бытом. Воспоминания Творогова, Бурнова, Пугачева о деревенском прошлом, юности, возникающие в трагической ситуации выбора, между жизнью и смертью, – не основание говорить об их крестьянстве Единственная картина мирного традиционного деревенского быта в поэме дана в названном монологе Пугачева.
Для Пугачева «чернь» и «мужик» – синонимичные понятия, что следует из диалога героя со Сторожем. Для Есенина «мужик» становится «разбойником», «дикарем», «оборванцем» в определенные моменты, забывая о своей другой – «исконной», христианской сути. Внутреннее расслоение мужиков – на личностном, духовном уровне – выносится за рамки произведения, в котором через монологи Сторожа прежде всего делается ударение на общей черте коллективного сознания – страсти к мятежу.
Источником этой страсти является зримый социальный конфликт с дворянством и Екатериной. Его образно-природный эквивалент (прием, к которому постоянно прибегает Есенин, следуя традициям устного народного творчества) более чем красноречив:
«И течет заря над полем
С горла неба перерезанного»
С другой стороны, собственно мужичий Яик находится в невидимом, внутреннем конфликте с Пугачевым и ему подобными, он – в самой природе крестьянства. «Собственническая» суть ее, вызвавшая резкие оценки Горького и других, передана при помощи параллелизма, который заканчивается так:
«И никуда ей, траве, не скрыться
От горячих зубов косы,
Потому что не может она, как птица
Оторваться от земли в синь».
Этот внутренний конфликт, эта крестьянская природа заранее предрешает исход пугачевского бунта и любого бунта вообще.
Характеризуя тяжелейшее положение крестьян, Сторож первым указывает на выход из него – это возмездие, бунт. Выход, по-видимому, созвучный замыслу Пугачева: «Волком жалоб сердце Каина к состраданию не ока-пишь». Сторож первым формулирует и роль Пугачева: «Уже мятеж вздымает паруса! Нам нужен тот, кто б первым бросил камень». Эта идея подхватывается героем и почти дословно повторяется в IV действии:
«Что ей Петр? – Злой и дикой ораве?
Только камень желанного случая,
Чтобы колья погромные правили
Над теми, кто грабил и мучил».
Изображая Пугачева и его сподвижников в конкретно-историческом времени, С. Есенин оценивает их с позиций вечности, как некий долгоиграющий феномен, несущий в себе тайну:
«Русь, Русь!
И сколько их таких,
Как в решето просеивающих плоть,
Из края в край в твоих просторах шляется?
Чей голос их зовет?»
Наиболее эмоционально окрашенный глагол «шляется» выделяется из контекста своей лексической сниженностью, которая, казалось бы, свидетельствует о бессмысленности таких передвижений. Но в то же время стариком, чей голос совпадает с авторским, допускается, что в этом «шлянии» сокрыт не подвластный приземленному пониманию смысл.
Казаки, составляющие большую часть бунтовщиков, характеризуются по отношению к воинскому долгу в ситуации, в изображении которой Есенин допускает территориально-временной сдвиг. В этой неточности, не оставшейся без внимания многих исследователей, видится желание автора показать человечность казаков через события, произошедшие двумя годами ранее.
Рассматривая авторскую версию конфликта событий, важно отметить, почему не срабатывают аргументы атамана Тамбовцева:
«Изменники Российской империи», «Кто любит свое отечество, тот должен слушать меня», «Казаки! Вы целовали крест! Вы клялись». Это происходит, прежде всего, потому, что мятеж мыслится как противостояние Москве, Екатерине, как схватка государства и казачества:
«Пусть носится над страной,
Что казак не ветка на прогоне
И в луны мешок травяной
Он башку недаром сронит».
Ст. и С. Куняевы оценивают угрозы казаков Москве как сознательную ошибку, которая дает возможность проецировать действие поэмы на события XX века. Однако эта красивая версия не имеет под собой никаких оснований, ибо казаки, как следует из оренбургских записей Пушкина, действительно апеллировали к Москве, а не к Петербургу: «То ли еще будет? Так ли мы тряхнем Москвою?» Естественно, что и в «Истории Пугачева» встречается аналогичная фраза: «То ли еще будет! – говорили прощенные мятежники, – так ли мы тряхнем Москвою».
В поэме на примере яицких казаков можно проследить генезис предательства. То, что в начале произведения (в случае с калмыками) выглядит как проявление гуманности или забота о казачестве, в конце концов, оборачивается явной изменой, личностно дифференцированной. Кирпичников например, пытается по-большевистски доказать, что есть случаи, когда нарушение присяги не предательство. Обращаясь к войсковому атаману, он заявляет:
Мы клялись, мы клялись Екатерине
Быть оплотом степных границ.
Защищать эти пастбища синие
От налета разбойных птиц.
Но скажите, скажите, скажите.
Разве эти птицы не вы?
У Караваева мысли о долге отсутствуют вообще, поэтому он не прячется за казуистскую аргументацию и без внутренних переживаний, заговаривания совести, самообмана готов перейти на сторону турецкого султана воюющего с Россией, Екатериной. И Пугачев, начинающий, как ему казалось, с мести дворянству императрице, заканчивает идеей мести стране, откровенным предательством:
«Уже давно я, давно я скрываю тоску
Перебраться туда, к их кочующим станам,
Чтоб грозящими волками их сверкающих скул
Стать к преддверьям России, как тень Тамерлана»
Это желание, как и вся деятельность Пугачева, объективно наносящая вред России, не дает оснований говорить о самозванце как личности, наделенной надиндивидуальным чувством государственности. Хотя Пугачев и утверждает обратное:
«Кто же скажет, что это свирепствуют
Бродяги и отщепенцы?
Это буйствуют россияне!»
Понятно, почему мы не можем согласиться с мнением Н. Солнцевой: «Самозванство позволяет Пугачеву объединить мятеж и идею государственности». К тому же, отталкиваясь от слов Сторожа о необходимости того, кто первым бросит камень, исследовательница заключает, что Пугачев востребован самой историей. Думается, мнение старика – еще не ход истории, через Сторожа транслируется точка зрения определенной части народа, «черни», лишенной чувства государственности.
Есенин через различные художественные тропы подчеркивает в Пугачеве и пугачевцах преобладающую природно-языческую сущность. В начале поэмы дается сравнение «Луна, как желтый медведь, в мокрой траве ворочается», – которое в дальнейшем метонимически проецируется на человека. Так, Пугачев уподобляет свою душу зверенышу в берлоге. И далее неоднократно «имя человека» определяется через звериную константу:
«Знаешь? Люди ведь все со звериной душой,
– Тот медведь, тот лиса, та волчица»,
«По-звериному любит мужик наш на корточки сесть
И сосать эту месть, как коровьи большие сиськи»,
«Отчего глаза твои,
Как два цепных кобеля,
Беспокойно ворочаются в соленой влаге»,
«Что жалеть тебе смрадную холодную душу,
– Околевшего медвежонка в смрадной берлоге».
Очевидно и другое: социальная составляющая личностей бунтовщиков сводится почти поголовно к сословной мести. Мести простолюдина, на которого, как на движитель событий, указывает Пугачев. Помимо этого он использует и национальный фактор, желая привлечь на свою сторону «монгольскую рать»:
«Пусть калмык и башкирец бьются
За бараньи костры средь юрт!»
Социальную направленность происходящего подчеркивает и губернатор Рейнсдорп, чьи слова с опорой на Пушкина комментируются Е. Самоделовой и Н. Шубниковой-Гусевой как исчерпывающая картина происходящего: «Бунтовщики казнили одетых в дворянское платье людей и миловали остальных». Однако в «Истории Пугачева», на которую ссылаются есениноведы, как, правда, и в «Капитанской дочке», есть свидетельства о поступках иной направленности
Пугачев – борец не только против дворянства, чиновничьего произвола, но и самозванец – враг тех, кто является оплотом власти, а это люди разных сословий, низших в том числе. Так, во время первого боя у Яицкого городка, из пятидесяти казаков захваченных в плен, одиннадцать были повешены, после взятия крепости Рассыпной наряду с военными был повешен священник; в поле под Татищевой крепостью расстреляны несколько солдат и «башкирцев».
Думается, суть происходящего и сущность личности проявляются и в том, как убивается противник. В «Истории Пугачева» картин зверств предостаточно Приведем одну: «С Елагина человека тучного, содрали кожу», «Жену его изрубили», «Вдова майора Веловского, бежавшая из Рассыпной, также находилась в Татищевой: ее удавили».
Бессмысленная беспощадность, зверство как естество, необходимость присущи, по Пушкину, многим бунтовщикам, что по-разному преломляется, вплоть до почти зеркального отражения, в «Капитанской дочке» Пушкин уходит от подобной реальной фактуры, а звериную сущность бунтовщиков изображает как данность. Наиболее законченной формулой этой данности являются слова Хлопуши:
«Завтра же ночью я выбегу волком
Человеческое мясо грызть».
При зверстве как доминанте есенинских персонажей-бунтарей они – не однолинейные образы: в них живут и борются разные чувства, мысли, начала. Так, например, идея мести, неоднократно звучащая из уст пугачевцев, как верный и единственный способ решения всех проблем, не кажется самозванцу универсальной и совершенной:
«Трудно сердцу светильником мести
Освещать корявые чащи».
Или в Пугачеве живет внутреннее ощущение греховности:
«Знайте, в мертвое имя влезть
– То же, что в гроб смердящий».
Однако не эти начала определяют личность героя. Есенинский Пугачев в конце произведения, в отличие от частично раскаявшегося пушкинского, – это человек, красиво жалеющий о своей ушедшей мощи, юности, жизни. Он – эгоцентрическая личность, вызывающая у автора несомненную симпатию. И все же вопреки ей у Есенина хватило мудрости исторического чутья, художественной интуиции, чтобы не пойти вслед за своей, уже приводимой нами, устной оценкой Пугачева и его окружения. Пугачев – художественный образ и Пугачев из беседы с И. Розановым – личности не только не тождественные, но и принципиально разные. В поэме наметился процесс изживания иллюзий политического бунтарства, идеалов романтической, антигосударственной, обезбоженной личности.

Вернуться на предыдущую страницу