Статьи и заметки предназначавшиеся для "Современника" - А.С.Пушкин

АЛЕКСАНДР РАДИЩЕВ

Il ne faut pas qu'un honnete
homme merite d'etre pendu. {1}

Слова Карамзина в 1819 году.

В конце первого десятилетия царствования Екатерины II несколько молодых
людей, едва вышедших из отрочества, отправлены были, по ее повелению, в
Лейпцигский университет, под надзором одного наставника и в сопровождении
духовника. Учение пошло им не впрок. Надзиратель думал только о своих
выгодах; духовник, монах добродушный, но необразованный, не имел никакого
влияния на их ум и нравственность. Молодые люди проказничали и
вольнодумствовали. Они возвратились в Россию, где служба и заботы
семейственные заменили для них лекции Геллерта и студенческие шалости.
Большая часть из них исчезла, не оставя по себе следов; двое сделались
известны: один на чреде заметной обнаружил совершенное бессилие и несчастную
посредственность; другой прославился совсем иначе.
Александр Радищев родился около 1750-го года. Он обучался сперва в
Пажеском корпусе и обратил на себя внимание начальства как молодой человек,
подающий о себе великие надежды. Университетская жизнь принесла ему мало
пользы. Он не взял даже на себя труда выучиться порядочно латинскому и
немецкому языку, дабы по крайней мере быть в состоянии понимать своих
профессоров. Беспокойное любопытство, более нежели жажда познаний, была
отличительная черта ума его. Он был кроток и задумчив. Тесная связь с
молодым Ушаковым имела на всю его жизнь влияние решительное и глубокое.
Ушаков был немногим старше Радищева, но имел опытность светского человека.
Он уже служил секретарем при тайном советнике Теплове, и его честолюбию
открыто было блестящее поприще, как оставил он службу из любви к познаниям и
вместе с молодыми студентами отправился в Лейпциг. Сходство умов и занятий
сблизили с ним Радищева. Им попался в руки Гельвеций. Они жадно изучили
начала его пошлой и бесплодной метафизики. Гримм, странствующий агент
французской философии, в Лейпциге застал русских студентов за книгою "О
Разуме" и привез Гельвецию известие, лестное для его тщеславия и радостное
для всей братии. Теперь было бы для нас непонятно, каким образом холодный и
сухой Гельвеций мог сделаться любимцем молодых людей, пылких и
чувствительных, если бы мы, по несчастию, не знали, как соблазнительны для
развивающихся умов мысли и правила новые, отвергаемые законом и преданиями.
Нам уже слишком известна французская философия 18-го столетия; она
рассмотрена со всех сторон и оценена. То, что некогда слыло скрытным учением
гиерофантов, было потом обнародовано, проповедано на площадях и навек
утратило прелесть таинственности и новизны. Другие мысли, столь же детские,
другие мечты, столь же несбыточные, заменили мысли и мечты учеников Дидрота
и Руссо, и легкомысленный поклонник молвы видит в них опять и цель
человечества, и разрешение вечной загадки, не воображая, что в свою очередь
они заменятся другими.
Радищев написал "Житие Ф.В. Ушакова". Из этого отрывка видно, что
Ушаков был от природы остроумен, красноречив и имел дар привлекать к себе
сердца. Он умер на 21-м году своего возраста от следствий невоздержанной
жизни; но на смертном одре он еще успел преподать Радищеву ужасный урок.
Осужденный врачами на смерть, он равнодушно услышал свой приговор; вскоре
муки его сделались нестерпимы, и он потребовал яду от одного из своих
товарищей {1}. Радищев тому воспротивился, но с тех пор самоубийство
сделалось одним из любимых предметов его размышлений.
Возвратясь в Петербург, Радищев вступил в гражданскую службу, не
преставая между тем заниматься и словесностию. Он женился. Состояние его
было для него достаточно. В обществе он был уважаем как сочинитель. Граф
Воронцов ему покровительствовал. Государыня знала его лично и определила в
собственную свою канцелярию. Следуя обыкновенному ходу вещей, Радищев должен
был достигнуть одной из первых степеней государственных. Но судьба готовила
ему иное.
В то время существовали в России люди, известные под именем
мартинистов. Мы еще застали несколько стариков, принадлежавших этому
полуполитическому, полурелигиозному обществу. Странная смесь мистической
набожности и философического вольнодумства, бескорыстная любовь к
просвещению, практическая филантропия ярко отличали их от поколения,
которому они принадлежали. Люди, находившие свою выгоду в коварном
злословии, старались представить мартинистов заговорщиками и приписывали им
преступные политические виды. Императрица, долго смотревшая на усилия
французских философов как на игры искусных бойцов и сама их ободрявшая своим
царским рукоплесканием, с беспокойством видела их торжество и с подозрением
обратила внимание на русских мартинистов, которых считала проповедниками
безначалия и адептами энциклопедистов. Нельзя отрицать, чтобы многие из них
не принадлежали к числу недовольных; но их недоброжелательство
ограничивалось брюзгливым порицанием настоящего, невинными надеждами на
будущее и двусмысленными тостами на франмасонских ужинах. Радищев попал в их
общество. Таинственность их бесед воспламенила его воображение. Он написал
свое "Путешествие из Петербурга в Москву", сатирическое воззвание к
возмущению, напечатал в домашней типографии и спокойно пустил его в продажу.
Если мысленно перенесемся мы к 1791 году, если вспомним тогдашние
политические обстоятельства, если представим себе силу нашего правительства,
наши законы, не изменившиеся со времен Петра I, их строгость, в то время еще
не смягченную двадцатипятилетним царствованием Александра, самодержца,
умевшего уважать человечество; если подумаем, какие суровые люди окружали
еще престол Екатерины, - то преступление Радищева покажется нам действием
сумасшедшего. Мелкий чиновник, человек безо всякой власти, безо всякой
опоры, дерзает вооружиться противу общего порядка, противу самодержавия,
противу Екатерины! И заметьте: заговорщик надеется на соединенные силы своих
товарищей; член тайного общества, в случае неудачи, или готовится изветом
заслужить себе помилование, или, смотря на многочисленность своих
соумышленников, полагается на безнаказанность. Но Радищев один. У него нет
ни товарищей, ни соумышленников. В случае неуспеха - а какого успеха может
он ожидать? - он один отвечает за все, он один представляется жертвой
закону. Мы никогда не почитали Радищева великим человеком. Поступок его
всегда казался нам преступлением, ничем не извиняемым, а "Путешествие в
Москву" весьма посредственною книгою; но со всем тем не можем в нем не
признать преступника с духом необыкновенным; политического фанатика,
заблуждающегося конечно, но действующего с удивительным самоотвержением и с
какой-то рыцарскою совестливостию.
Но, может быть, сам Радищев не понял всей важности своих безумных
заблуждений. Как иначе объяснить его беспечность и странную мысль разослать
свою книгу ко всем знакомым, между прочими к Державину, которого поставил он
в затруднительное положение? Как бы то ни было, книга его, сначала не
замеченная, вероятно потому, что первые страницы чрезвычайно скучны и
утомительны, вскоре произвела шум. Она дошла до государыни. Екатерина сильно
была поражена. Несколько дней сряду читала она эти горькие, возмутительные
сатиры. "Он мартинист, - говорила она Храповицкому (см. его записки), - он
хуже Пугачева; он хвалит Франклина". - Слово глубоко замечательное:
монархиня, стремившаяся к соединению воедино всех разнородных частей
государства, не могла равнодушно видеть отторжение колоний от владычества
Англии. Радищев предан был суду. Сенат осудил его на смерть (см. Полное
собрание законов). Государыня смягчила приговор. Преступника лишили чинов и
дворянства и в оковах сослали в Сибирь.
В Илимске Радищев предался мирным литературным занятиям. Здесь написал
он большую часть своих сочинений; многие из них относятся к статистике
Сибири, к китайской торговле и пр. Сохранилась его переписка с одним из
тогдашних вельмож, который, может быть, не вовсе был чужд изданию
"Путешествия". Радищев был тогда вдовцом. К нему поехала его свояченица,
дабы разделить с изгнанником грустное его уединение. Он в одном из своих
стихотворений упоминает о сем трогательном обстоятельстве.

Воздохну на том я месте,
Где Ермак с своей дружиной,
Садясь в лодки, устремлялся
В ту страну ужасну, хладну,
В гу страну, где я средь бедствий,
Но на лоне жаркой дружбы,
Был блажен, и где оставил
Души нежной половину

Бова, Вступление.

Император Павел I, взошед на престол, вызвал Радищева из ссылки,
возвратил ему чины и дворянство, обошелся с ним милостиво и взял с него
обещание не писать ничего противного духу правительства. Радищев сдержал
свое слово. Он во все время царствования императора Павла I не написал ни
одной строчки. Он жил в Петербурге, удаленный от дел и занимаясь воспитанием
своих детей. Смиренный опытностию и годами, он даже переменил образ мыслей,
ознаменовавший его бурную и кичливую молодость. Он не питал в сердце своем
никакой злобы к прошедшему и помирился искренно со славной памятию великой
царицы.
Не станем укорять Радищева в слабости и непостоянстве характера. Время
изменяет человека как в физическом, так и в духовном отношении. Муж, со
вздохом иль с улыбкою, отвергает мечты, волновавшие юношу. Моложавые мысли,
как и моложавое лицо, всегда имеют что-то странное и смешное. Глупец один не
изменяется, ибо время не приносит ему развития, а опыты для него не
существуют. Мог ли чувствительный и пылкий Радищев не содрогнуться при виде
того, что происходило во Франции во время Ужаса? Мог ли он без омерзения
глубокого слышать некогда любимые свои мысли, проповедаемые с высоты
гильотины, при гнусных рукоплесканиях черни? Увлеченный однажды львиным
ревом колоссального Мирабо, он уже не хотел сделаться поклонником
Робеспьера, этого сентиментального тигра.
Император Александр, вступив на престол, вспомнил о Радищеве и, извиняя
в нем то, что можно было приписать пылкости молодых лет и заблуждениям века,
увидал в сочинителе "Путешествия" отвращение от многих злоупотреблений и
некоторые благонамеренные виды. Он определил Радищева в комиссию составления
законов и приказал ему изложить свои мысли касательно некоторых гражданских
постановлений. Бедный Радищев, увлеченный предметом, некогда близким к его
умозрительным занятиям, вспомнил старину и в проекте, представленном
начальству, предался своим прежним мечтаниям. Граф З. удивился молодости его
седин и сказал ему с дружеским упреком: "Эх, Александр Николаевич, охота
тебе пустословить по-прежнему! или мало тебе было Сибири?" В этих словах
Радищев увидел угрозу. Огорченный и испуганный, он возвратился домой,
вспомнил о друге своей молодости, об лейпцигском студенте, подавшем ему
некогда первую мысль о самоубийстве, и ... отравился. Конец, им давно
предвиденный и который он сам себе напророчил!
Сочинения Радищева в стихах и прозе (кроме "Путешествия") изданы были в
1807 году. Самое пространное из его сочинений есть философическое
рассуждение "О Человеке, о его смертности и бессмертии". Умствования оного
пошлы и не оживлены слогом. Радищев хотя и вооружается противу материализма,
но в нем все еще виден ученик Гельвеция. Он охотнее излагает, нежели
опровергает доводы чистого афеизма. Между статьями литературными
замечательно его суждение о Тилемахиде и о Тредьяковском, которого он любил
по тому же самому чувству, которое заставило его бранить Ломоносова: из
отвращения от общепринятых мнений. В стихах лучшее произведение его есть
"Осьмнадцатый век", лирическое стихотворение, писанное древним элегическим
размером, где находятся следующие стихи, столь замечательные под его пером.

Урна времян часы изливает каплям подобно,
Капли в ручьи собрались; в реки ручьи возросли,
И на дальнейшем брегу изливают пенистые волны
Вечности в море, а там нет ни предел, ни брегов.
Не возвышался там остров, ни дна там лот не находит;
Веки в него протекли, в нем исчезает их след,
Но знаменито вовеки своею кровавой струею
С звуками грома течет наше столетье туда,
И сокрушен наконец корабль, надежды несущий,
Пристани близок уже, в водоворот поглощен.
Счастие и добродетель и вольность пожрал омут ярый,
Зри, восплывают еще страшны обломки в струе.
Нет, ты не будешь забвенно, столетье безумно и мудро,
Будешь проклято во век, в век удивлением всех,
Крови в твоей колыбели, припевание громы сраженьев.
Ах, омочено в крови, ты ниспадаешь во гроб.
Но зри, две вознеслися скалы во среде струй кровавых,
Екатерина и Петр, вечности чада! и росс.

Первая песнь "Бовы" имеет также достоинство. Характер Бовы обрисован
оригинально, и разговор его с Каргою забавен. Жаль, что в "Бове", как и в
"Алеше Поповиче", другой его поэме, не включенной, не знаем почему, в
собрание его сочинений, нет и тени народности, необходимой в творениях
такого рода; но Радищев думал подражать Вольтеру, потому что он вечно
кому-нибудь да подражал. Вообще Радищев писал лучше стихами, нежели прозою.
В ней не имел он образца, а Ломоносов, Херасков, Державин и Костров успели
уже обработать наш стихотворный язык.
"Путешествие в Москву", причина его несчастия и славы, есть, как уже мы
сказали, очень посредственное произведение, не говоря даже о варварском
слоге. Сетования на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и проч.
преувеличены и пошлы. Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда
чрезвычайно смешны. Мы бы могли подтвердить суждение наше множеством
выписок. Но читателю стоит открыть его книгу наудачу, чтоб удостовериться в
истине нами сказанного.
В Радищеве отразилась вся французская философия его века: скептицизм
Вольтера, филантропия Руссо, политический цинизм Дидрота и Реналя; но все в
нескладном, искаженном виде, как все предметы криво отражаются в кривом
зеркале. Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное
презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком,
слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум
приноровленные ко всему, - вот что мы видим в Радищеве. Он как будто
старается раздражить верховную власть своим горьким злоречием; не лучше ли
было бы указать на благо, которое она в состоянии сотворить? Он поносит
власть господ как явное беззаконие; не лучше ли было представить
правительству и умным помещикам способы к постепенному улучшению состояния
крестьян; он злится на ценсуру; не лучше ли было потолковать о правилах,
коими должен руководствоваться законодатель, дабы с одной стороны сословие
писателей не было притеснено и мысль, священный дар божий, не была рабой и
жертвою бессмысленной и своенравной управы, а с другой - чтоб писатель не
употреблял сего божественного орудия к достижению цели низкой или
преступной? Но все это было бы просто полезно и не произвело бы ни шума, ни
соблазна, ибо само правительство не только не пренебрегало писателями и их
не притесняло, но еще требовало их соучастия, вызывало на деятельность,
вслушивалось в их суждения, принимало их советы - чувствовало нужду в
содействии людей просвещенных и мыслящих, не пугаясь их смелости и не
оскорбляясь их искренностью. Какую цель имел Радищев? чего именно желал он?
На сии вопросы вряд ли бы мог он сам отвечать удовлетворительно. Влияние его
было ничтожно. Все прочли его книгу и забыли ее, несмотря на то, что в ней
есть несколько благоразумных мыслей, несколько благонамеренных
предположений, которые не имели никакой нужды быть облечены в бранчивые и
напыщенные выражения и незаконно тиснуты в станках тайной типографии, с
примесью пошлого и преступного пустословия. Они принесли бы истинную пользу,
будучи представлены с большей искренностию и благоволением; ибо нет
убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви.

3 апреля 1836 г. СПб.

Вернуться на предыдущую страницу