|
|
Источник:
Собрание сочинений Георгия Кониского, Архиепископа Белорусского. - А.С.Пушкин
изд. протоиереем Иоанном Григоровичем. СПб. 1835.
Георгий Кониский известен у нас краткой речью, которую произнес он в
Мстиславле императрице Екатерине во время ее путешествия в 1787 году:
"Оставим астрономам..." и проч. Речь сия, прославленная во всех наших
риториках, не что иное, как остроумное приветствие, и заключает в себе игру
выражений, может быть, слишком затейливую: по нашему мнению, приветствие,
коим высокопреосвященный Филарет встретил государя императора, приехавшего в
Москву в конце 1830 года, в своей умилительной простоте заключает гораздо
более истинного красноречия. Впрочем, различие обстоятельств изъясняет и
различие чувств, выражаемых обоими ораторами. Императрица путешествовала,
окруженная всею пышностию двора своего, встречаемая всюду торжествами и
празднествами; государь посетил Москву, опустошаемую заразой, пораженную
скорбью и ужасом.
Но Георгий есть один из самых достопамятных мужей минувшего столетия.
Жизнь его принадлежит истории. Он вступил в управление своею епархией, когда
Белоруссия находилась еще под игом Польши. Православие было гонимо
католическим фанатизмом. Церкви наши стояли пусты или отданы были униатам.
Миссионеры насильно гнали народ в униатские костелы, ругались над
ослушниками, секли их, заключали в темницы, томили голодом, отымали у них
детей, дабы воспитывать их в своей вере, уничтожали браки, совершенные по
обрядам нашей церкви, ругались над могилами православных. Георгий искал
защиты у русского правительства; он доносил об всем св. синоду и жаловался
нашему посланнику, находившемуся в Варшаве. Ревность его пуще озлобила
гонителей. Доминиканец Овлачинский, прославившийся ненавистию к нашей
церкви, замыслил принести Георгия в жертву своему изуверству. В 1759 году
Георгий, презирая опасности, ему угрожающие, поехал обозревать сетующую свою
епархию. Овлачинский и миссионеры возмутили в Орше шляхту и жолнеров. Они
разогнали народ, вышедший с хоругвями навстречу своему архипастырю,
остановили колокольный звон и с воплем ворвались в церковь, где Георгий
священнодействовал. Преосвященный едва успел спастись от их сабель в стенах
Кутеинского монастыря, откуда тайно вывезли его в телеге, прикрыв навозом.
Другой изувер, свирепый Зенович, предводительствуя иезуитскими
воспитанниками, ночью в Могилеве напал на архиерейский дом. Буйные молодые
люди вломились в ворота, перебили окна, ранили несколько монахов,
семинаристов и слуг; но, к счастию, не нашли Георгия, скрывшегося в подвалах
своего дома.
Дерзость гонителей час от часу усиливалась. Польское правительство им
потворствовало. Миссионеры своевольничали, поносили православную церковь,
лестью и угрозами преклоняли к унии не только простой народ, но и
священников. Георгий снова жаловался России. Императрица Елисавета Петровна,
перед самой своей кончиною, и государь Петр III, при своем восшествии на
престол, требовали от польского двора, чтоб гонения над нашими единоверцами
были прекращены; но избавление православия предоставлено было Екатерине II.
Георгий предстал перед нею в 1762 году в Москве, когда она
короновалась, и вслед за русским духовенством принес ей вместе с
поздравлениями тихие сетования народа, издревле нам родного, но отчужденного
от России жребиями войны. Екатерина с глубоким вниманием выслушала печальную
речь представителя будущих ее подданных, и когда, несколько времени спустя,
св. синод думал вызвать Георгия и поручить в его управление Псковскую
епархию, императрица на то не согласилась и сказала: "Георгий нужен в
Польше".
В 1765 Георгий явился в Варшаве и пред троном Станислава с жаром
заступился за тех, которые именовались еще подданными Польши. Король поражен
был его словами. Он обещал свое покровительство диссидентам и в следующем
году действительно повелел "униатским архиереям, из среды своей избрав
одного епископа, прислать в Варшаву, для изыскания и постановления
надлежащих мер ко взаимному успокоению враждующих". Но гордые польские
магнаты, презрев посредничество России и Пруссии, отвергли справедливые
требования диссидентов. Вследствие сего Екатерина повелела своим войскам
двинуться к Варшаве. Там, за оградою русских штыков, созван был сейм,
учреждена согласительная комиссия и диссидентам возвращены их прежние права.
Георгий, один из первых членов Слуцкой конфедерации, определен был в
члены сей комиссии. Он опять отправился в Варшаву и деятельно занялся
объяснением древних грамот, на коих основаны были права диссидентов. Он умел
приобрести уважение своих противников и даже их доверенность. "Мы за вами
еще живем, - сказал однажды ему униатский епископ Шептицкий, - а когда
католики вас догрызут, то примутся и за нас". Униаты втайне готовы были
отложиться от папы и снова соединиться с грекороссийскою церковью. Между тем
Барская конфедерация, поддерживаемая политикою Шуазеля, воспламенила новую
войну. Следствием оной был первый раздел Польши. Семь областей, древнее
достояние нашего отечества, были ему возвращены - и в 1773 году Георгий
явился пред Екатериною уже как подданный, радостно приветствуя
избавительницу и законную владычицу Белоруссии.
С тех пор Георгий мог спокойно посвятить себя на управление своею
епархиею. Просвещение духовенства, ему подвластного, было главною его
заботою. Он учреждал училища, беспрестанно поучал свою паству, а часы досуга
посвящал ученым занятиям. Он умер в 1795 году, будучи 77 лет от роду.
Ныне протоиерей И. Григорович издал собрание сочинений Георгия
Кониского, присовокупив к книге своей любопытное и прекрасно изложенное
жизнеописание Георгия Кониского.
Проповеди Георгия просты и даже несколько грубы, как поучения старцев
первоначальных; но их искренность увлекательна. Политические речи его имеют
большое достоинство. Лучшая из них произнесена им Екатерине по совершении ее
коронования. Помещаем здесь несколько из его отдельных мыслей:
Для молитвы пост есть то же, что для птицы крылья.
Когда грешник, не хотящий покаяться в беззакониях своих, молится
богородице и вопиет ей: радуйся! то приветствие сие столько же оскорбляет
ее, как и то иудейское радуйся, когда распинатели Христовы, ударяя в ланиту
божественного сына ее, приглашали радуйся, Царю Иудейский! {1} Ибо
нераскаянный грешник есть новый распинатель Христов {2}. Да ищем убо
заступления и покрова ее, но оставим наперед грехи свои: ибо с грехами и
из-под ризы своея изринет нас.
Душа бессмертная, от бренного тела, как птица из растерзанной сети,
весело излетевши, воспаряет в рай богонасажденный, где вечно цветет древо
жизни, где жилище самому Христу и избранным его.
Телеса наши, в гробах согнившие и в прах рассыпавшиеся, возникнут от
земли, как трава весною, и по соединении с душами восстанут, и укажутся
всему небу, пред очами ангелов и человеков, пред очами предков наших и
потомков, одни яко пшеница, другие же яко плевелы, ожидая серпов ангельских
и того места, которое назначено особо для пшеницы и особо для плевел.
Вниди в клеть твою и помолися {3}. Такая уединенная молитва и в соборе
может иметь место, если молящийся уединился от всех забот и попечении и
пребывает безмолвен среди молвы, его окружающей; если он, отрясши от чувств
своих все страсти и вожделения, един с единым богом беседует. Авраам, ведя
сына своего Исаака на заклание, говорит сопровождающим его рабам, седите зде
со ослятем, аз же и детищ пойдем до онде, и поклонившеся возвратимся к вам
{4}. Так истинно молящийся страстям своим, аки рабам, повелевает оставить
его и ожидать, пока он молитву свою богу, аки Исаака, в жертву принесет. О!
сколь отличны от сего молитвы наши! Мы и в уединении целое торжище вкруг
себя собираем. Молясь, и покупаем, и продаем, и хозяйством управляем, и о
лихоимстве заботимся, и друзьям ласкательствуем, и на врагов вооружаемся, и
о сластях помышляем, и о сундуках своих трепещем. Подлинно, се ли молитва, и
не паче ли торжище, молвы преисполненное? Где тут ум, разумеющий глаголы
свои? Где сердце долженствующее прилепиться к богу? Одни уста трубят, и язык
как кимвал, звяцает; а мысли - как птицы в воздухе, по всем странам носятся;
а сердце - хладно, как бездушный труп, зарытый вместе с сокровищем нашим.
Иосиф, проданный братиями своими во Египет, соделавшись правителем
царства, дал им в удел самую богатую землю, Гесем именуемую {5}. Сын божий,
по безмерной благости своей соединившийся с нашею природой и таким образом
соделавшийся братом нашим, дает нам не часть некую области небесной, но все
царство свое нераздельно. Небо отверсто для нас; престолы уготованы, объятия
божественного брата нашего ждут нас. Пойдем, полетим к нему но прежде должны
мы сбросить с себя всю тяготу мирскую, влекущую нас к земле.
Неверующему чудесам мы смело можем сказать с блаженным Августином
"Большее из всех чудес чудо есть то, что два-на-десять человек, бескнижных,
безоружных, нищих, проповедовавших крест, победили не только владык и
сильных земли, но и самих богов языческих, и целый свет Христу покорили". Ты
возразишь мне на сие, что сии победители мира сами были умерщвлены, и ни
один почти из них не кончил жизни без мучений, без креста, меча и огня. Но
вот мой краткий ответ: на то и посланы были сии победители своим воеводою:
Се аз посылаю вас яко овцы посреде волков: предадят вы на сонмы, и на
соборищах их биют вас {6}. Особое убо чудо миру и печать истины евангельской
есть страдальческая смерть посланников-победителей. Но посмотри, что с сими
убиенными последовало? Цари персть их почитают и, отложив порфиру и венец,
благоговейно преклоняют колена пред гробами их.
Нигде не читаем, чтобы язычники страдали так за своих идолов, как
мученики христианские за веру Христову. Да и в нынешних богоборных сонмищах
атеистов и натуралистов, в главных гнездах их, во Франции и Англии, нашелся
ли хотя один такой ревнитель, который бы за безбожие свое или натурализм
произвольно на муки дерзнул? У нас в России, за несколько пред сим лет,
известный болярин, уличенный в безбожии, одним показанием кнута отрекся
того.
Говорят многие: почему молитвы наши ни чудес не творят, ни лучшей
перемены в нас не производят. Ах, стыдно и вспоминать молитвы наши! Об них
можно то же сказать, что сказал кормчий одному бывшему на корабле
беззаконнику. Когда, во время сильной и опасной бури, все плаватели
обратились к молитве и вместе с ними и оный беззаконник нечто промолвил, то
кормчий остановил его сими словами: "Ты, пожалуй, помолчи: не знает-де бог,
что и ты с нами, и потому еще между отчаянием и надеждою находимся; а как-де
услышит твою святую молитву, так мы и погибли". - Достойна ли молитва имени
своего, когда она в одних устах обращается, а ум не помнит и не знает того,
что болтает язык? Читаем: глаголы моя внуши, господи, разумей звание мое
{7}, а сами ни глаголов не внушаем, ни звания нашего не разумеем. Такая
молитва переменит ли нас, окаянных и грешных в добрых и богоугодных?
Грешными в церковь приходим, грешнейшими выходим.
Радость плотская ограничивается наслаждением: по мере, как затихает
веселый гудок, затихает и веселость. Но радость духовная есть радость
вечная; она не умаляется в бедах, не кончается при смерти, но переходит и по
ту сторону гроба.
Важны ли добрые дела наши в деле спасения? Я объясню тебе вопрос сей
подобием. Возьми небольшой кусок меди и понеси его на торжище; там за него
ты ничего не купишь; всякий с насмешкою скажет тебе известную пословицу.
"Приложи копейку, то купишь калач". Но ежели тот самый металл будет иметь
изображение государя твоего или другой знак его монеты, то купишь за него,
что тебе надобно. Так точно и дела наши. Ежели ты не имеешь веры и упования
на Христа-спасителя, не сомневайся признать, что они суетны. Но те самые
дела совокупи с верою и упованием на него, тогда они будут важны; и если
потребно тебе откупиться от грехов или купить небесные вечные утехи, купишь
ими несомненно.
Мы познаем разумом души; а телесные очи суть как бы очки, чрез кои
душевные очи смотрят.
Чужой грех на мне не лежит. Но если чужой грех содевается моим советом,
согласием или неосторожным примером, тогда он не только лежит на мне, но,
как жернов, тяготит душу мою. Горе человеку тому, говорит сам спаситель, им
же соблазн приходит! {8} Действительно, грех соблазна прежде меня, прежде
моей смерти, предшествует на суд божий, и уже по кончине моей следует туда
же за мною. Скажу то же иными словами. Все соблазненные примером моим, и
прежде меня позванные на суд божий, уже понесли туда грехи мои. Убо уже
готовы для меня муки. Но тут еще не все. Я умер и перестал грешить; но все,
соблазненные мною, и при том все от соблазненных мною вновь соблазняемые,
оставаясь еще в сей жизни, посылают, вслед за мною, бесчисленные беззакония,
от единого примера моего, яко от единого блата, истекающие. Убо готовы для
меня новые, сугубые мучения! Вот как ужасен грех соблазна, ужаснее
многоглавой лернейской гидры!
Кониский написал также несколько стихотворений русских, польских и
латинских. В художественном отношении они имеют мало достоинства, хотя в них
и виден дух мыслящий. Следующая элегия показалась нам достопримечательна:
Серпа ожидают созрелые класы;
А нам вестники смерти - седые власы.
О! смертный, беспечный, посмотри в зерцало:
Ты сед, как пятьдесят лет тебе миновало.
Как же ты собрался в смертную дорогу?
С чем ты предстанешь правосудному богу?
Путь смертный безвестен и полон разбоя:
Искусного, храброго требует конвоя.
Кто ж тебя поведет и за тебя сразится?
Друг, проводив тебя к гробу, в дом возвратится.
Изнеможешь, пеший таща грехов ношу!
Ах! тут-то нужно иметь подмогу хорошу,
Подмогу, какая дана Сикеоту:
Но - та дана слезам, кровавому поту.
А ты много ли плакал за грехи? Считайся.
Не весь ли век твой есть цепь грехов? Признайся.
Ах! вижу, ты нагиш, как родила мать:
Ни лоскутка на душе твоей не сыскать!
Поверь же, не внидешь в небесны чертоги:
В ад тебя низринут, связав руки, ноги.
Без масла дел благих гаснет свеча веры;
Затворятся брачные буим девам двери.
Может быть, при смерти, "помяни мя" скажешь
И тем уста свои навсегда завяжешь.
И так, доколе древа топор не коснется,
Плод добрых дел тебе принесть остается.
Но главное произведение Кониского остается до сих пор неизданным:
"История Малороссии" известна только в рукописи. Георгий написал ее с целию
государственною. Когда императрица Екатерина учредила Комиссию о составлении
нового уложения, тогда депутат малороссийского шляхетства, Андрей
Григорьевич Полетика, обратился к Георгию, как к человеку, сведущему в
старинных правах и постановлениях сего края. Кониский, справедливо полагая,
что одна только история народа может объяснить истинные требования оного,
принялся за свой важный труд и совершил его с удивительным успехом. Он
сочетал поэтическую свежесть летописи с критикой, необходимой в истории. Не
говорю здесь о некоторых этнографических и этимологических объяснениях,
помещенных им в начале его книги, которые перенес он в историю из хроники,
не видя в них никакой существенной важности и не находя нужным противоречить
общепринятым в то время понятиям. Под словом критики я разумею глубокое
изучение достоверных событий и ясное, остроумное изложение их истинных
причин и последствий.
Смелый и добросовестный в своих показаниях, Кониский не чужд некоторого
невольного пристрастия. Ненависть к изуверству католическому и угнетениям,
коим он сам так деятельно противился, отзывается в красноречивых его
повествованиях. Любовь к родине часто увлекает его за пределы строгой
справедливости. Должно заметить, что чем ближе подходит он к настоящему
времени, тем искреннее, небрежнее и сильнее становится его рассказ. Он любит
говорить о подробностях войны и описывает битвы с удивительною точностию.
Видно, что сердце дворянина еще бьется в нем под иноческою рясою. (Кониский
происходил от старинного шляхетского роду и этим вовсе не пренебрегал, как
видно даже из эпитафии, вырезанной над его гробом и сочиненной им самим.)
Множество мест в "Истории Малороссии" суть картины, начертанные кистию
великого живописца. Дабы дать о нем некоторое понятие тем, которые еще не
читали его, помещаем здесь два отрывка из его рукописи.
Введение унии
"По истреблении гетмана Наливайки таким неслыханным варварством вышел
от сейму или от вельмож, им управляющих, таков же варварский приговор и на
весь народ русский. В нем объявлен он отступным, вероломным и бунтливым и
осужден в рабство, преследование и всемерное гонение. Следствием сего
нероновского приговора было отлучение навсегда депутатов русских от сейма
национального и всего рыцарства от выборов и должностей правительственных и
судебных, отбор староств, деревень и других ранговых имений от всех
чиновников и урядников русских, и самих их уничтожение. Рыцарство русское
названо хлопами, а народ, отвергавший унию, схизматиками. Во все
правительственные и судебные уряды малороссийские посланы поляки с
многочисленными штатами; города заняты польскими гарнизонами, а другие
селения их же войсками; им дана власть все то делать народу русскому, что
сами захотят и придумают, а они исполняли сей наказ с лихвою, и что только
замыслить может своевольное, надменное и пьяное человечество, делали то над
несчастным народом русским без угрызения совести; грабительства, насилие
женщин и самых детей, побои, мучительства и убийства превзошли меру самых
непросвещенных варваров. Они, почитая и называя народ невольниками, или
ясыром польским, все его имение признавали своим. Собиравшихся вместе
нескольких человек для обыкновенных хозяйских работ или празднеств тотчас с
побоями разгоняли, на разговорах их пытками истязывали, запрещая навсегда
собираться и разговаривать вместе. Церкви русские силою и гвалтом обращали
на унию. Духовенство римское, разъезжавшее с триумфом по малой России для
надсмотра и понуждения к униатству, вожено было от церкви до церкви людьми,
запряженными в их длинные повозки по двенадцати человек и более. На прислуги
сему духовенству выбираемы были поляками самые красивейшие из девиц. Русские
церкви несогласовавшихся на унию прихожан отданы жидам в аренду, и получена
за всякую в них отправку денежная плата от одного до пяти талеров, а за
крещение младенцев и похороны мертвых от одного до четырех талеров. Жиды,
яко непримиримые враги христианства, сии вселенские бродяги и притча в
человечестве, с восхищением принялись за такое надежное для них
скверноприбытчество и тотчас ключи церковные и веревки колокольные отобрали
к себе в корчмы. При всякой требе христианской повинен ктитор идти к жиду
торжиться с ним и, по важности отправы, платить за нее и выпросить ключи; а
жид при том, насмеявшись довольно богослужению христианскому и прехуливши
все, христианами чинимое, называя его языческим, или по их гойским,
приказывал ктитору возвращать ему ключи, с клятвою, что ничего в запись не
отказано
Страдание и отчаяние народа увеличилось новым приключением, сделавшим
еще замечательную в сей земле эпоху. Чиновное шляхетство малороссийское,
бывшее в воинских и земских должностях, не стерпя гонений от поляков и не
могши перенесть лишения мест своих, а паче потеряния ранговых и нажитых
имений, отложилось от народа своего и разными происками, посулами и дарами
закупило знатнейших урядников римских, сладило и задружило с ними, и
мало-помало согласилось первее на унию, потом обратилось совсем в
католичество римское. Впоследствии сие шляхетство, соединяясь с польским
шляхетством свойством, сродством и другими обязанностями, отреклось и от
самой породы русской, и всемерно старалось изуродовать природные названия
свои, приискать и придумать к ним польское произношение и назвать себя
природными поляками. Почему и доднесь между ними видны фамилии совсем
русского названия, каковых у поляков не бывало, и в их наречии быть не
могло, например: Проскура, Чернецкий, Кисель, Волович, Сокирка, Комар, Жупан
и премногие другие, а с прежнего Чаплины названия Чаплинский, с Ходуна
Ходневскии, с Бурки Бурковский и так далее. Следствием переворота сего было
то, что имения сему шляхетству и должности их возвращены, а ранговые
утверждены им в вечность и во всем сравнены с польским шляхетством. В
благодарность за то приняли и они в рассуждении народа русского всю систему
политики польской и, подражая им, гнали преизлиха сей несчастный народ.
Главное политическое намерение состояло в том, чтобы ослабить войска
малороссийские и разрушить их полки, состоящие из реестровых казаков: в сем
они и успели. Полки сии, претерпев в последнюю войну немалую убыль, не были
дополнены другими от скарбу и жилищ казаков. Запрещено чинить всякое в полки
вспоможение. Главные чиновники воинские, перевернувшись в поляки, сделали в
полках великие ваканции. Дисциплина военная и весь порядок опущены, и казаки
реестровые стали нечто пресмыкающееся без пастырей и вождей. Самые курени
казацкие, бывшие ближе к границам польским, то от гонения, то от
ласкательств польских, последуя знатной шляхте своей, обратились в поляки и
в их веру и составили известные и поныне околицы шляхетские. Недостаточные
реестровые казаки, а паче холостые и мало привязанные к своим жительствам, а
с ними и все почти охочекомонные, перешли в Сечь Запорожскую и тем ее знатно
увеличили и усилили, сделав с тех пор, так сказать, сборным местом для всех
казаков в отечестве гонимых; а напротив того знатнейшие запорожские казаки
перешли в полки малороссийские и стали у них чиновниками, но без дисциплины
и регулы: отчего в полках их видимая сделалась перемена".
Казнь Остраницы
"На место замученного Павлюги выбран в 1638 году гетманом полковник
нежинский Стефан Остраница, а к нему придан в советники из старого и
заслуженного товариства Леон Гуня, коего благоразумие в войске отменно
уважаемо было. Коронный гетман Лянцкоронский с войсками своими польскими не
преставал нападать на города и селения малороссийские и на войска, их
защищавшие, и нападения его сопровождаемы были грабежом, контрибуциями,
убийствами и всех родов бесчинствами и насилиями. Гетману Остранице великого
искусства надобно было собрать свои войска, везде рассеянные и всегда
преследуемые поляками и их шпионами; наконец собрались они скрытыми путями и
по ночам к городу Переяславлю, и первое предприятие их было очистить от
войск польских приднепровские города, на обоих берегах сея реки имеющиесь, и
восстановить безопасное сообщение жителей и войск обеих сторон. Успех
соответствовал предприятию весьма удачно. Войска польские, при городах и
внутри их бывшие, не ожидая никаких предприятий казацких, по причине
наведенных им страхов последнее зрадою и лютостию, над Павлюгою и другими
чинами произведенною, ликовали в совершенной беспечности, и потому они везде
были разбиты; а упорно защищавшиесь истреблены до последнего. Амуниция их и
артиллерия достались казакам, и они, собравшись в одно место, вооруженные
наилучшим образом, пошли искать гетмана Лянцкоронского, который с главным
войском польским собрался и укрепился в стане при реке Старице. Гетман
Остраница тут его застал и атаковал своим войском. Нападение и отпор были
жестокие и превосходящие всякое воображение. Лянцкоронский знал, какому он
подвержен мщению от казаков за злодейство, его вероломством и зрадою
произведенное гетманом их Павлюгою и старшинами, и для того защищался до
отчаяния; а казаки, имея всегда в памяти недавно виденные ими на позорище в
городах отрубленные головы из собратий злобились на Лянцкоронского и поляков
до остервенения и потому вели атаку свою с жестокостию, похожею на нечто
чудовищное; и наконец, сделавши залп со всех ружей и пушек и произведши дым
почти непроницаемый, пошли и поползли напольские укрепления с удивительною
отвагою и опрометчивостию и, вломясь в них, ударили на копья и сабли с
слепым размахом. Крик и стон народный, треск и звук оружия уподоблялись
грозной туче все повергающей. Поражение поляков было повсеместно и самое
губительное. Они оборонялись одними саблями, не успевая заряжать ружьев и
пистолетов, и шли задом до реки Старицы, а тут, повергаясь в нее в
беспамятстве, перетопились и загрязли целыми толпами. Гетман их
Лянцкоронский, с лучшею немногою конницею, завремено бросился в реку и,
переправившись через нее, пустился в бег, не осматриваясь и куда лошади
несли. Стан польский, наполненный мертвецами, достался казакам с превеликою
добычею, состоящею в артиллерии и всякого рода оружии и запасах. Казаки по
сей славной победе, воздевши руки к небесам, благодарили за нее бога,
поборающего за невинных и неправедно гонимых. Потом, отдавая долг
человечеству, погребли тела убиенных и сочли польских мертвецов 11317, а
своих 4727 человек, и в том числе советника Гуню. Управившись с похоронами и
корыстьми, погнались за гетманом Лянцкоронским и, настигнув его в местечке
Полонном ожидающего помощи из Польши, тут атаковали его, запершегось в
замке. Он, не допустив казаков штурмовать замка, выслал против них навстречу
церковную процессию с крестами, хоругвями и духовенством русским, кои,
предлагая мир от гетмана и от всея Польши, молили и заклинали богом гетмана
Остраницу и его войска, чтобы преклонились они на мирные предложения. По
долгом совещании и учиненных с обеих сторон клятвах собрались в церковь
высланные от обоих гетманов чиновники и, написавши тут трактат вечного мира
и полной амнистии, предающей забвению все прошедшее, подписали его с
присягою на Евангелии о вечном хранении написанных артикулов и всех прав и
привилегий казацких и общенародных. За сим разошлись войска восвояси.
Гетман Остраница, разослав свои войска, иные по городам в гарнизоны, а
другие в их жилища, сам, и со старшинами генеральными и со многими
полковниками и сотниками, заехал в город Канев для принесения богу
благодарственных молений в монастыре тамошнем. Поляки, отличавшиеся всегда в
условиях и клятвах непостоянными и вероломными, держали трактат с присягою,
в Полонном заключенный, наравне со всеми прежними условиями и трактатами, у
казаков с ними бывшими, то есть в одном вероломстве и презорстве; а
духовенство их, присвоив себе непонятную власть на дела божеские и
человеческие, определяло хранение клятв между одними только католиками
своими, а с другими народами бывшие у них клятвы и условия всегда им
разрешало и отметало, яко схизматицкие и суду божию не подлежащие. По сим
странным правилам, подлым коварством сопровождаемым, сведавши поляки чрез
шпионов своих жидов о поездке гетмана Остраницы с штатом своим без нарочитой
стражи в Канев, тут его в монастыре окружили многолюдною толпою войск своих,
прошедших по ночам и байракам до самого монастыря Каневского, который стоял
вне города. Гетман не прежде узнал о сем предательстве, как уже монастырь
наполнен был войсками польскими, и потому сдался им без сопротивления. Они,
перевязав весь штат гетманский и самого гетмана, всего тридцать семь
человек, положили их на простые телеги, а монастырь и церковь тамошние
разграбили допоследка, зажгли со всех сторон и сами с узниками скоропостижно
убрались и прошли в Польшу скрытыми дорогами, боясь погони и нападения от
городов. Приближаясь к Варшаве, построили они узников своих пешо по два,
вместе связанных, а каждому из них накинули на шею веревку с петлею, за
которую ведены они конницею по городу с триумфом и барабанным боем,
проповедуя в народе, что схизматики сии пойманы на сражении, над ними
одержанном; а потом заперты они в подземные тюрьмы и в оковы. Жены многих
захваченных в неволю чиновников, забравши с собою малолетних детей своих,
отправились в Варшаву, надеясь умилостивить и подвигнуть на жалость
знатность тамошнюю трогательным предстательством детей их за своих отцов. Но
они сим пищу только кровожадным тиранам умножили и отнюдь им не помогли; и
чиновники сии, по нескольких днях своего заключения, повлечены на казнь без
всяких разбирательств и ответов.
Казнь оная была еще первая в мире и в своем роде, и неслыханная в
человечестве по лютости своей и коварству, и потомство едва ли поверит сему
событию, ибо никакому дикому и самому свирепому японцу не придет в голову ее
изобретение; а произведение в действо устрашило бы самых зверей и чудовищ.
Зрелище оное открывала процессия римская со множеством ксендзов их,
которые уговаривали ведомых на жертву малороссиян, чтобы они приняли закон
их на избавление свое в чистцу; но сии, ничего им не отвечая, молились богу
по своей вере. Место казни наполнено было народом, войском и палачами с их
орудиями. Гетман Остраница, обозный генеральный Сурмила и полковники
Недригайло, Боюн и Риндич были колесованы и им переломали поминутно руки и
ноги, тянули с них по колесу жилы, пока они скончались; полковники
Гайдаревский, Бутрим, Запалей и обозные Кизим и Сучевский пробиты железными
спицами насквозь и подняты живые на сваи; есаулы полковые: Постылич, Гарун,
Сутяга, Подобай, Харчевич, Чудан, Чурай и сотники: Чуприна, Околович,
Сокальский, Мирович и Ворожбит прибиты гвоздями стоячие к доскам, облитым
смолою, и сожжены медленно огнем; хорунжие: Могилянский, Загреба, Скребило,
Ахтырка, Потурай, Бурлей и Загнибеда растерзаны железными когтями, похожими
на медвежью лапу; старшины: Ментяй, Дунаевский, Скурбей, Глянский, Завезун,
Косырь, Гуртовый, Тумарь и Тугай четвертованы по частям. Жены и дети
страдальцев оных, увидя первоначальную казнь, наполняли воздух воплями
своими и рыданием, но скоро замолкли... оставшихся же по матерям детей,
бродивших и ползавших около их трупов, пережгли всех в виду своих отцов на
железных решетках, под кои подкидывали уголья и раздували шапками и метлами.
Главные члены человеческие, отрубленные у означенных чиновников
малороссийских, как-то: головы, руки и ноги развезены по всей Малороссии и
развешаны на сваях по городам. Разъезжавшие при том войска польские,
наполнившие всю Малороссию делали все то над малороссиянами, что только
хотели и придумать могли: всех родов бесчинства, насилия, грабежи и
тиранства, превосходящие всякое понятие и описание. Они, между прочим,
несколько раз повторяли произведенные в Варшаве лютости над несчастными
малороссиянами, несколько раз варили в котлах и сожигали на угольях детей их
в виду родителей, предавая самых отцов лютейшим казням. Наконец, ограбив все
церкви благочестивые русские, отдали их в аренду жидам, и утварь церковную,
как-то: потиры, дискосы, ризы, стихари и все другие вещи распродали и
пропили тем же жидам, кои из серебра церковного поделали себе посуду и
убранство, а ризы и стихари перешили на платье жидовкам; а сии тем перед
христианами хвастались, показывая нагрудники, на коих видны знаки нашитых
крестов, ими сорванных. И таким образом Малороссия доведена была поляками до
последнего разорения и изнеможения, и все в ней подобилось тогда некоему
хаосу или смешению, грозящему последним разрушением. Никто из жителей не
знал и не был обнадежен, кому принадлежит имение его, семейство и самое
бытие их, и долго ли оно продлится? Всякий с потерянием имущества своего
искал покровительства то у попов римских и униатских, то у жидов, их
единомышленников, а своих непримиримых врагов, и не мог придумать за что
схватиться".
Как историк, Георгий Кониский еще не оценен по достоинству, ибо
счастливый мадригал приносит иногда более славы, нежели создание истинно
высокое, редко понятное для записных ценителей ума человеческого и
малодоступное для большего числа читателей.
Протоиерей И. Григорович, издав сочинение великого архиепископа
Белоруссии, оказал обществу важную услугу. Будем надеяться, что и великий
историк Малороссии найдет себе наконец столь же достойного издателя.
1 Матф. 27, 29 (Прим Г. Кониского.)
2 Евр. 6, 6. (Прим. Г. Кониского.)
3 Матф. 6, 6. (Прим. Г. Кониского.)
4 Быт. 22, 5. (Прим. Кониского.)
5 Быт. 47; 6, 11. (Прим. Г. Кониского.)
6 Матф. 10; 16, 17. (Прим. Г. Кониского.)
7 Псал. 5, 2. (Прим. Г. Кониского.)
8 Матф. 18, 7. (Прим. Г. Кониского.)
 Вернуться на предыдущую страницу
|
