Возражения критикам "Полтавы" - А.С.Пушкин

Habent sua fata libelli {1}. "Полтава" не имела успеха. Вероятно, она и
не стоила его; но я был избалован приемом, оказанным моим прежним, гораздо
слабейшим произведениям; к тому ж это сочинение совсем оригинальное, а мы из
того и бьемся.
Наши критики взялись объяснить мне причину моей неудачи - и вот каким
образом.
Они, во-первых, объявили мне,что отроду никто не видывал, чтоб женщина
влюбилась в старика, и что следственно любовь Марии к старому гетману (NB:
исторически доказанная) не могла существовать. Ну что ж, что ты Честон? Хоть
знаю, да не верю.
Я не мог довольствоваться этим объяснением: любовь есть самая
своенравная страсть. Не говорю уже о безобразии и глупости, ежедневно
предпочитаемых молодости, уму и красоте. Вспомните предания мифологические,
превращения Овидиевы, Леду, Филиру, Пазифаю, Пигмалиона - и признайтесь, что
все сии вымыслы не чужды поэзии. А Отелло, старый негр, пленивший Дездемону
рассказами о своих странствиях и битвах? А Мирра, внушившая итальянскому
поэту одну из лучших его трагедий?..
Мария (или Матрена) увлечена была, говорили мне,тщеславием, а не
любовию: велика честь для дочери генерального судии быть наложницею гетмана!
Далее говорили мне, что мой Мазепа злой и глупый старичишка. Что изобразил я
Мазепу злым, в том я каюсь: добрым я его не нахожу, особливо в ту минуту,
когда он хлопочет о казни отца девушки, им обольщенной. Глупость же человека
оказывается или из его действий, или из его слов: Мазепа действует в моей
поэме точь-в-точь как и в истории, а речи его объясняют его исторический
характер. Заметили мне, что Мазепа слишком у меня злопамятен, что
малороссийский гетман не студент и за пощечину или за дерганье усов мстить
не захочет. Опять история, опроверженная литературной критикой, - опять хоть
знаю, да не верю! Мазепа, воспитанный в Европе в то время, как понятия о
дворянской чести были на высшей степени силы, - Мазепа мог помнить долго
обиду московского царя и отомстить ему при случае. В этой черте весь его
характер, скрытый, жестокий, постоянный. Дернуть ляха или казака за усы все
равно было, что схватить россиянина за бороду. Хмельницкий за все обиды,
претерпенные им, помнится, от Чаплицкого, получил в возмездие, по приговору
Речи Посполитой, остриженный ус своего неприятеля (см. Летопись Кониского).
Старый гетман, предвидя неудачу, наедине с наперсником бранит в моей
поэме молодого Карла и называет его, помнится, мальчишкой и сумасбродом:
критики важно укоряли меня в неосновательном мнении о шведском короле. У
меня сказано где-то, что Мазепа ни к кому не был привязан: критики ссылались
на собственные слова гетмана, уверяющего Марию, что он любит ее больше
славы, больше власти. Как отвечать на таковые критики?
Слова усы, визжать, вставай, Мазепа, ого, пора - показались критикам
низкими, бурлацкими выражениями. Как быть!
В "Вестнике Европы" заметили, что заглавие поэмы ошибочно и что,
вероятно, не назвал я ее Мазепой, чтоб не напомнить о Байроне. Справедливо,
но была тут и другая причина: эпиграф. Так и "Бахчисарайский фонтан" в
рукописи назван был Харемом, но меланхолический эпиграф (который, конечно,
лучше всей поэмы) соблазнил меня.
Кстати о "Полтаве" критики упомянули, однако ж, о Байроновом "Мазепе";
но как они понимали его! Байрон знал Мазепу только по Вольтеровой "Истории
Карла XII". Он поражен был только картиной человека, привязанного к дикой
лошади и несущегося по степям. Картина конечно, поэтическая, и за то
посмотрите, что он из нее сделал. Но не ищите тут ни Мазепы, ни Карла, ни
сего мрачного, ненавистного, мучительного лица, которое проявляется во всех
почти произведениях Байрона, но которого (на беду одному из моих критиков),
как нарочно в "Мазепе" именно и нет. Байрон и не думал о нем: он выставил
ряд картин одна другой разительнее - вот и все; но какое пламенное создание!
какая широкая, быстрая кисть! Если ж бы ему под перо попалась история
обольщенной дочери и казненного отца, то, вероятно, никто бы не осмелился
после него коснуться сего ужасного предмета.

Вернуться на предыдущую страницу