Глава ХIII. АРЕСТ - КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА - А.С.Пушкин

Не гневайтесь, сударь: по долгу моему
Я должен сей же час отправить вас в тюрьму.
- Извольте, я готов; но я в такой надежде,
Что дело объяснить дозволите мне прежде.

Княжнин.

Соединенный так нечаянно с милой девушкою, о которой еще утром я так
мучительно беспокоился, я не верил самому себе и воображал, что все со мною
случившееся было пустое сновидение. Марья Ивановна глядела с задумчивостию
то на меня, то на дорогу и, казалось, не успела еще опомниться и прийти в
себя. Мы молчали. Сердца наши слишком были утомлены. Неприметным образом
часа через два очутились мы в ближней крепости, также подвластной Пугачеву.
Здесь мы переменили лошадей. По скорости, с каковой их запрягали, по
торопливой услужливости брадатого казака, поставленного Пугачевым в
коменданты, я увидел, что, благодаря болтливости ямщика, нас привезшего,
меня принимали как придворного временщика.
Мы отправились далее. Стало смеркаться. Мы приближились к городку, где,
по словам бородатого коменданта, находился сильный отряд, идущий на
соединение к самозванцу. Мы были остановлены караульными. На вопрос: кто
едет? - ямщик отвечал громогласно: "Государев кум со своею хозяюшкою". Вдруг
толпа гусаров окружила нас с ужасною бранью. "Выходи, бесов кум! - сказал
мне усастый вахмистр. - Вот ужо тебе будет баня, и с твоею хозяюшкою!"
Я вышел из кибитки и требовал, чтоб отвели меня к их начальнику. Увидя
офицера, солдаты прекратили брань. Вахмистр повел меня к майору. Савельич от
меня не отставал, поговаривая про себя: "Вот тебе и государев кум! Из огня
да в полымя... Господи владыко! чем это все кончится?" Кибитка шагом поехала
за нами.
Через пять минут мы пришли к домику, ярко освещенному. Вахмистр оставил
меня при карауле и пошел обо мне доложить. Он тотчас же воротился, объявив
мне, что его высокоблагородию некогда меня принять, а что он велел отвести
меня в острог, а хозяюшку к себе привести.
- Что это значит? - закричал я в бешенстве. - Да разве он с ума сошел?
- Не могу знать, ваше благородие, - отвечал вахмистр. - Только его
высокоблагородие приказал ваше благородие отвести в острог, а ее благородие
приказано привести к его высокоблагородию, ваше благородие!
Я бросился на крыльцо. Караульные не думали меня удерживать, и я прямо
вбежал в комнату, где человек шесть гусарских офицеров играли в банк. Майор
метал. Каково было мое изумление, когда, взглянув на него, узнал я Ивана
Ивановича Зурина, некогда обыгравшего меня в Симбирском трактире!
- Возможно ли? - вскричал я. - Иван Иваныч! ты ли?
- Ба, ба, ба, Петр Андреич! Какими судьбами? Откуда ты? Здорово, брат.
Не хочешь ли поставить карточку?
- Благодарен. Прикажи-ка лучше отвести мне квартиру.
- Какую тебе квартиру? Оставайся у меня.
- Не могу: я не один.
- Ну, подавай сюда и товарища.
- Я не с товарищем; я... с дамою.
- С дамою! Где же ты ее подцепил? Эге, брат! - (При сих словах Зурин
засвистел так выразительно, что все захохотали, а я совершенно смутился.)
- Ну, - продолжал Зурин, - так и быть. Будет тебе квартира. А жаль...
Мы бы попировали по-старинному... Гей! малой! Да что ж сюда не ведут
кумушку-то Пугачева? или она упрямится? Сказать ей, чтоб она не боялась:
барин-де прекрасный; ничем не обидит, да хорошенько ее в шею.
- Что ты это? - сказал я Зурину. - Какая кумушка Пугачева? Это дочь
покойного капитана Миронова. Я вывез ее из плена и теперь провожаю до
деревни батюшкиной, где и оставлю ее.
- Как! Так это о тебе мне сейчас докладывали? Помилуй! что ж это
значит?
- После все расскажу. А теперь, ради бога, успокой бедную девушку,
которую гусары твои перепугали.
Зурин тотчас распорядился. Он сам вышел на улицу извиняться перед
Марьей Ивановной в невольном недоразумении и приказал вахмистру отвести ей
лучшую квартиру в городе. Я остался ночевать у него.
Мы отужинали, и, когда остались вдвоем, я рассказал ему свои
похождения. Зурин слушал меня с большим вниманием. Когда я кончил, он
покачал головою и сказал: "Все это, брат, хорошо; одно нехорошо: зачем тебя
черт несет жениться? Я, честный офицер, не захочу тебя обманывать: поверь же
ты мне, что женитьба блажь. Ну, куда тебе возиться с женою да нянчиться с
ребятишками? Эй, плюнь. Послушайся меня: развяжись ты с капитанскою дочкой.
Дорога в Симбирск мною очищена и безопасна. Отправь ее завтра ж одну к
родителям твоим; а сам оставайся у меня в отряде. В Оренбург возвращаться
тебе незачем. Попадешься опять в руки бунтовщикам, так вряд ли от них еще
раз отделаешься. Таким образом любовная дурь пройдет сама собою, и все будет
ладно".
Хотя я не совсем был с ним согласен, однако ж чувствовал, что долг
чести требовал моего присутствия в войске императрицы. Я решился последовать
совету Зурина: отправить Марью Ивановну в деревню и остаться в его отряде.
Савельич явился меня раздевать; я объявил ему, чтоб на другой же день
готов он был ехать в дорогу с Марьей Ивановной. Он было заупрямился. "Что
ты, сударь? Как же я тебя-то покину? Кто за тобою будет ходить? Что скажут
родители твои?"
Зная упрямство дядьки моего, я вознамерился убедить его лаской и
искренностию. "Друг ты мой, Архип Савельич! - сказал я ему. - Не откажи,
будь мне благодетелем; в прислуге здесь я нуждаться не стану, а не буду
спокоен, если Марья Ивановна поедет в дорогу без тебя. Служа ей, служишь ты
и мне, потому что я твердо решился, как скоро обстоятельства дозволят,
жениться на ней".
Тут Савельич сплеснул руками с видом изумления неописанного.
- Жениться! - повторил он. - Дитя хочет жениться! А что скажет батюшка,
а матушка-то что подумает?
- Согласятся, верно согласятся, - отвечал я, - когда узнают Марью
Ивановну. Я надеюсь и на тебя. Батюшка и матушка тебе верят: ты будешь за
нас ходатаем, не так ли?
Старик был тронут. "Ох, батюшка ты мой Петр Андреич! - отвечал он. -
Хоть раненько задумал ты жениться, да зато Марья Ивановна такая добрая
барышня, что грех и пропустить оказию. Ин быть по-твоему! Провожу ее, ангела
божия, и рабски буду доносить твоим родителям, что такой невесте не надобно
и приданого".
Я благодарил Савельича и лег спать в одной комнате с Зуриным.
Разгоряченный и взволнованный, я разболтался. Зурин сначала со мною
разговаривал охотно; но мало-помалу слова его стали реже и бессвязнее;
наконец, вместо ответа на какой-то запрос, он захрапел и присвистнул. Я
замолчал и вскоре последовал его примеру.
На другой день утром пришел я к Марье Ивановне. Я сообщил ей свои
предположения. Она признала их благоразумие и тотчас со мною согласилась.
Отряд Зурина должен был выступить из города в тот же день. Нечего было
медлить. Я тут же расстался с Марьей Ивановной, поручив ее Савельичу и дав
ей письмо к моим родителям. Марья Ивановна заплакала. "Прощайте, Петр
Андреич! - сказала она тихим голосом. - Придется ли нам увидаться, или нет,
бог один это знает; но век не забуду вас; до могилы ты один останешься в
моем сердце". Я ничего не мог отвечать. Люди нас окружали. Я не хотел при
них предаваться чувствам, которые меня волновали. Наконец она уехала. Я
возвратился к Зурину, грустен и молчалив. Он хотел меня развеселить; я думал
себя рассеять: мы провели день шумно и буйно и вечером выступили в поход.
Это было в конце февраля. Зима, затруднявшая военные распоряжения,
проходила, и наши генералы готовились к дружному содействию. Пугачев все еще
стоял под Оренбургом. Между тем около его отряды соединялись и со всех
сторон приближались к злодейскому гнезду. Бунтующие деревни, при виде наших
войск, приходили в повиновение; шайки разбойников везде бежали от нас, и все
предвещало скорое и благополучное окончание.
Вскоре князь Голицын, под крепостию Татищевой, разбил Пугачева, рассеял
его толпы, освободил Оренбург, и, казалось, нанес бунту последний и
решительный удар. Зурин был в то время отряжен противу шайки мятежных
башкирцев, которые рассеялись прежде, нежели мы их увидали. Весна осадила
нас в татарской деревушке. Речки разлились, и дороги стали непроходимы. Мы
утешались в нашем бездействии мыслию о скором прекращении скучной и мелочной
войны с разбойниками и дикарями.
Но Пугачев не был пойман. Он явился на сибирских заводах, собрал там
новые шайки и опять начал злодействовать. Слух о его успехах снова
распространился. Мы узнали о разорении сибирских крепостей. Вскоре весть о
взятии Казани и о походе самозванца на Москву встревожила начальников войск,
беспечно дремавших в надежде на бессилие презренного бунтовщика. Зурин
получил повеление переправиться через Волгу {3}.
Не стану описывать нашего похода и окончания войны. Скажу коротко, что
бедствие доходило до крайности. Мы проходили через селения, разоренные
бунтовщиками, и поневоле отбирали у бедных жителей то, что успели они
спасти. Правление было повсюду прекращено: помещики укрывались по лесам.
Шайки разбойников злодействовали повсюду; начальники отдельных отрядов
самовластно наказывали и миловали; состояние всего обширного края, где
свирепствовал пожар, было ужасно... Не приведи бог видеть русский бунт,
бессмысленный и беспощадный!
Пугачев бежал, преследуемый Иваном Ивановичем Михельсоном. Вскоре
узнали мы о совершенном его разбитии. Наконец Зурин получил известие о
поимке самозванца, а вместе с тем и повеление остановиться. Война была
кончена. Наконец мне можно было ехать к моим родителям! Мысль их обнять,
увидеть Марью Ивановну, от которой не имел я никакого известия, одушевляла
меня восторгом. Я прыгал как ребенок. Зурин смеялся и говорил, пожимая
плечами: "Нет, тебе несдобровать! Женишься - ни за что пропадешь!"
Но между тем странное чувство отравляло мою радость: мысль о злодее,
обрызганном кровию стольких невинных жертв, и о казни, его ожидающей,
тревожила меня поневоле: "Емеля, Емеля! - думал я с досадою, - зачем не
наткнулся ты на штык или не подвернулся под картечь? Лучше ничего не мог бы
ты придумать". Что прикажете делать? Мысль о нем неразлучна была во мне с
мыслию о пощаде, данной мне им в одну из ужасных минут его жизни, и об
избавлении моей невесты из рук гнусного Швабрина.
Зурин дал мне отпуск. Через несколько дней должен я был опять очутиться
посреди моего семейства, увидеть опять мою Марью Ивановну... Вдруг
неожиданная гроза меня поразила.
В день, назначенный для выезда, в самую ту минуту, когда готовился я
пуститься в дорогу, Зурин вошел ко мне в избу, держа в руках бумагу, с видом
чрезвычайно озабоченным. Что-то кольнуло меня в сердце. Я испугался, сам не
зная чего. Он выслал моего денщика и объявил, что имеет до меня дело. "Что
такое?" - спросил я с беспокойством. "Маленькая неприятность, - отвечал он,
подавая мне бумагу. - Прочитай, что сейчас я получил". Я стал ее читать: это
был секретный приказ ко всем отдельным начальникам арестовать меня, где бы
ни попался, и немедленно отправить под караулом в Казань в Следственную
комиссию, учрежденную по делу Пугачева.
Бумага чуть не выпала из моих рук. "Делать нечего! - сказал Зурин. -
Долг мой повиноваться приказу. Вероятно, слух о твоих дружеских путешествиях
с Пугачевым как-нибудь да дошел до правительства. Надеюсь, что дело не будет
иметь никаких последствий и что ты оправдаешься перед комиссией. Не унывай и
отправляйся". Совесть моя была чиста; я суда не боялся; но мысль отсрочить
минуту сладкого свидания, может быть на несколько еще месяцев, устрашала
меня. Тележка была готова. Зурин дружески со мною простился. Меня посадили в
тележку. Со мною сели два гусара с саблями наголо, и я поехал по большой
дороге.

Вернуться на предыдущую страницу