ГЛАВА XII - ТОМ ВТОРОЙ - ДУБРОВСКИЙ - А.С.Пушкин

Прошло несколько дней, и не случилось ничего достопримечательного.

Жизнь обитателей Покровского была однообразна. Кирила Петрович ежедневно выезжал на охоту; чтение, прогулки и музыкальные уроки занимали Марью Кириловну - особенно музыкальные уроки. Она начинала понимать собственное сердце и признавалась, с невольной досадою, что оно не было равнодушно к достоинствам молодого француза. Он, с своей стороны, не выходил из пределов почтения и строгой пристойности и тем успокоивал ее гордость и боязливые сомнения. Она с большей и большей доверчивостью предавалась увлекательной привычке. Она скучала без Дефоржа, в его присутствии поминутно занималась им, обо всем хотела знать его мнение и всегда с ним соглашалась. Может быть, она не была еще влюблена, но при первом случайном препятствии или незапном гонении судьбы пламя страсти должно было вспыхнуть в ее сердце.

Однажды, пришед в залу, где ожидал ее учитель, Марья Кириловна с изумлением заметила смущение на бледном его лице. Она открыла фортепьяно, пропела несколько нот, но Дубровский под предлогом головной боли извинился, перервал урок и, закрывая ноты, подал ей украдкою записку. Марья Кириловна, не успев одуматься, приняла ее и раскаялась в ту же минуту, но Дубровского не было уже в зале. Марья Кириловна пошла в свою комнату, развернула записку и прочла следующее: "Будьте сегодня в 7 часов в беседке у ручья. Мне необходимо с вами говорить".

Любопытство ее было сильно возбуждено. Она давно ожидала признания, желая и опасаясь его. Ей приятно было бы услышать подтверждение того, о чем она догадывалась, но она чувствовала, что ей было бы неприлично слышать такое объяснение от человека, который по состоянию своему не мог надеяться когда-нибудь получить ее руку. Она решилась идти на свидание, но колебалась в одном: каким образом примет она признание учителя, с аристократическим ли негодованием, с увещаниями ли дружбы, с веселыми шутками или с безмолвным участием. Между тем она поминутно поглядывала на часы. Смеркалось, подали свечи, Кирила Петрович сел играть в бостон с приезжими соседями. Столовые часы пробили третью четверть седьмого, и Марья Кириловна тихонько вышла на крыльцо, огляделась во все стороны и побежала в сад.

Ночь была темна, небо покрыто тучами - в двух шагах от себя нельзя было ничего видеть, но Марья Кириловна шла в темноте по знакомым дорожкам и через минуту очутилась у беседки; тут остановилась она, дабы перевести дух и явиться перед Дефоржем с видом равнодушным и неторопливым. Но Дефорж стоял уже перед нею.

- Благодарю вас, - сказал он ей тихим и печальным голосом, - что вы не отказали мне в моей просьбе. Я был бы в отчаянии, если бы на то не согласились.

Марья Кириловна отвечала заготовленною фразой: - Надеюсь, что вы не заставите меня раскаяться в моей снисходительности.

Он молчал и, казалося, собирался с духом.

- Обстоятельства требуют... я должен вас оставить, - сказал он наконец, - вы скоро, может быть, услышите... Но перед разлукой я должен с вами сам объясниться...

Марья Кириловна не отвечала ничего. В этих словах видела она предисловие к ожидаемому признанию.

- Я не то, что вы предполагаете, - продолжал он, потупя голову, - я не француз Дефорж, я Дубровский.

Марья Кириловна вскрикнула.

- Не бойтесь, ради бога, вы не должны бояться моего имени. Да, я тот несчастный, которого ваш отец лишил куска хлеба, выгнал из отеческого дома и послал грабить на больших дорогах. Но вам не надобно меня бояться - ни за себя, ни за него. Все кончено. Я ему простил. Послушайте, вы спасли его.

Первый мой кровавый подвиг должен был свершиться над ним. Я ходил около его дома, назначая, где вспыхнуть пожару, откуда войти в его спальню, как пресечь ему все пути к бегству - в ту минуту вы прошли мимо меня, как небесное видение, и сердце мое смирилось. Я понял, что дом, где обитаете вы, священ, что ни единое существо, связанное с вами узами крови, не подлежит моему проклятию. Я отказался от мщения, как от безумства. Целые дни я бродил около садов Покровского в надежде увидеть издали ваше белое платье. В ваших неосторожных прогулках я следовал за вами, прокрадываясь от куста к кусту, счастливый мыслию, что вас охраняю, что для вас нет опасности там, где я присутствую тайно. Наконец случай представился. Я поселился в вашем доме.

Эти три недели были для меня днями счастия. Их воспоминание будет отрадою печальной моей жизни... Сегодня я получил известие, после которого мне невозможно долее здесь оставаться. Я расстаюсь с вами сегодня... сей же час... Но прежде я должен был вам открыться, чтоб вы не проклинали меня, не презирали. Думайте иногда о Дубровском. Знайте, что он рожден был для иного назначения, что душа его умела вас любить, что никогда...

Тут раздался легкий свист - и Дубровский умолк. Он схватил ее руку и прижал к пылающим устам. Свист повторился.

- Простите, - сказал Дубровский, - меня зовут, минута может погубить меня. - Он отошел, Марья Кириловна стояла неподвижно, Дубровский воротился в снова взял ее руку.

- Если когда-нибудь, - сказал он ей нежным и трогательным голосом, - если когда-нибудь несчастие вас постигнет и вы ни от кого не будете ждать ни помощи, ни покровительства, в таком случае обещаетесь ли вы прибегнуть ко мне, требовать от меня всего - для вашего спасения? Обещаетесь ли вы не отвергнуть моей преданности? Марья Кириловна плакала молча. Свист раздался в третий раз.

- Вы меня губите! - закричал Дубровский. - Я не оставлю вас, пока не дадите мне ответа - обещаетесь ли вы или нет? - Обещаюсь, - прошептала бедная красавица.

Взволнованная свиданием с Дубровским, Марья Кириловна возвращалась из саду. Ей показалось, что все люди разбегались, дом был в движении, на дворе было много народа, у крыльца стояла тройка, издали услышала она голос Кирила Петровича и спешила войти в комнаты, опасаясь, чтоб отсутствие ее не было замечено. В зале встретил ее Кирила Петрович, гости окружали исправника, нашего знакомца, и осыпали его вопросами. Исправник в дорожном платье, вооруженный с ног до головы, отвечал им с видом таинственным и суетливым.

- Где ты была, Маша, - спросил Кирила Петрович, - не встретила ли ты m-r Дефоржа? - Маша насилу могла отвечать отрицательно.

- Вообрази, - продолжал Кирила Петрович, - исправник приехал его схватить и уверяет меня, что это сам Дубровский.

- Все приметы, ваше превосходительство, - сказал почтительно исправник.

- Эх, братец, - прервал Кирила Петрович, - убирайся, знаешь куда, со своими приметами. Я тебе моего француза не выдам, покамест сам не разберу дела. Как можно верить на слово Антону Пафнутьичу, трусу и лгуну: ему пригрезилось, что учитель хотел ограбить его. Зачем он в то же утро не сказал мне о том ни слова? - Француз застращал его, ваше превосходительство, - отвечал исправник, - и взял с него клятву молчать...

- Вранье, - решил Кирила Петрович, - сейчас я все выведу на чистую воду. - Где же учитель? - спросил он у вошедшего слуги.

- Нигде не найдут-с, - отвечал слуга.

- Так сыскать его, - закричал Троекуров, начинающий сумневаться. - Покажи мне твои хваленые приметы, - сказал он исправнику, который тотчас и подал ему бумагу. - Гм, гм, двадцать три года... Оно так, да это еще ничего не доказывает. Что же учитель? - Не найдут-с, - был опять ответ. Кирила Петрович начинал беспокоиться, Марья Кириловна была ни жива ни мертва.

- Ты бледна, Маша, - заметил ей отец, - тебя перепугали.

- Нет, папенька, - отвечала Маша, - у меня голова болит.

- Поди, Маша, в свою комнату и не беспокойся. - Маша поцеловала у него руку и ушла скорее в свою комнату, там она бросилась на постелю и зарыдала в истерическом припадке. Служанки сбежались, раздели ее, насилу-насилу успели ее успокоить холодной водой и всевозможными спиртами, ее уложили, и она впала в усыпление.

Между тем француза не находили. Кирила Петрович ходил взад и вперед по зале, грозно насвистывая "Гром победы раздавайся". Гости шептались между собою, исправник казался в дураках, француза не нашли. Вероятно, он успел скрыться, быв предупрежден. Но кем и как? это оставалось тайною.

Било одиннадцать, и никто не думал о сне. Наконец Кирила Петрович сказал сердито исправнику: - Ну что? ведь не до свету же тебе здесь оставаться, дом мой не харчевня, не с твоим проворством, братец, поймать Дубровского, если уж это Дубровский. Отправляйся-ка восвояси да вперед будь расторопнее. Да и вам пора домой, - продолжал он, обратясь к гостям. - Велите закладывать, а я хочу спать.

Так немилостиво расстался Троекуров со своими гостями!

Вернуться на предыдущую страницу