• Главная
• Биография
• Произведения
• Критика
• Рефераты
• Контакты

Шутки о остроты А. С. Пушкина - реферат

После одного обеда, на котором было выпито порядочное количество шампанс-
кого, Пушкин беседовал со знакомою ему дамой. Нужно заметить, что дама была ря-
бая. Какая-то фраза, сказанная Пушкиным, показалась ей не совсем приличной, и
она заметила ему:
— У вас, Александр Сергеевич, кажется, вглазах двоит.
— Нет, сударыня,— отвечал он,— рябит.

Во время пребывания Пушкина в Оренбурге, в 1833 году, один из местных поме-
щиков приставал к нему, чтобы он написал ему стихи в альбом. Поэт отказыва-
лся. Помещик выдумал стратагему, чтобы выманить у него несколько строк. Он
имел в своем доме хорошую баню и предложил ее к услугам дорогого юстя.
Пушкин, выходя из бани, в комнате для одеванья и отдыха нашел на столе аль-
бом, перо и чернильницу. Улыбнувшись шутке хозяина, он написал ему в альбом:
“Пушкин был у А-ва в бане”.

Однажды в приятельской беседе один знакомый Пушкину офицер, некий Конды-
ба, спросил:
— Скажи, Пушкин, рифму на рак и рыба.
— Дурак Кондыба,— ответил поэт.
— Нет, не то,— сконфузился офицер,— ну, а рыба и рак?
— Кондыба дурак,— подтвердил Пушкин.

В кружке приятелей и людей любимых Пушкин не отказывался читать вслух свои
стихи. Читал он превосходно, и чтение его в противоположность тогдашнему обык-
новению читать стихи нараспев и с некоторой вычурностью, отличалось, напротив,
полною простотою.
Однажды вечером, перед тем как собравшимся надо было разъезжаться, его по-
просили прочитать стихотворение, оканчивающееся так:

И ничего во всей природе
Благословить он не хотел.

Только что окончив чтение, Пушкин замечает, что одна из слушательниц, моло-
дая барыня по имени Варвара Алексеевна, зевнула, и мгновенно Пушкин произ-
нес следующие четыре стиха:

Но укротился пламень гневный
Свирепых демоновских сил,
И он Варвары Алексевны
Зевоту вдруг благословил.

Известно, что в давнее время должность обер-прокурора считалась доходною, и
кто получал эту должность, тот имел всегда в виду поправить свои средства. Вот
экспромт на эту тему, сказанный Пушкиным.

Сидит Пушкин у супруги обер-прокурора N.

Огромный кот лежит возле него на кушетке. Пушкин его гладит, кот выража-
ет удовольствие мурлыканьем, а хозяйка пристает с просьбой сказать экспромт.
Шаловливый молодой поэт, как бы не слушая хозяйки, обращается к коту:
Кот-Васька плут, кот-Васька вор,
Ну, словно обер-прокурор.

Известный русский писатель Иван Иванович Дмитриев однажды посетил дом
родителей Пушкина, когда последний был еще ребенком. Подшучивая над оригинал-
ьным типом лица мальчика и его кудрявыми волосами, Дмитриев сказал:
— Какой арапчик!
В ответ на это вдруг десятилетний внук Ганнибала неожиданно отрезал:
— Да зато не рябчик!
Можно представить себе удивление и смущение присутствующих, которые по-
няли, что мальчик Пушкин подшутил над физиономией Дмитриева, обезображен-
ной рябинами.

Спросили Пушкина на одном вечере про барыню, с которой он долго разговари-
вал, как он ее находит, умна ли она?
— Не знаю,— отвечал Пушкин очень строго и без желанья поострить,— ведь я с
ней говорил по-французски.

Глухой глухого звал к суду судьи глухого.
Глухой кричал: “Моя им сведена корова”.—
“Помилуй,— возопил глухой тому в ответ,—
Сей пустошью владел еще покойный дед”.
Судья решил: “Почто ж идти вам брат на брата,
Ни тот и ни другой, а девка виновата”.

Будучи в Екатеринославе, Пушкин был приглашен на один бал. В этот вечер он
был в особенном ударе. Молнии острот слетали с его уст, дамы непрерывно стара-
лись завладеть его вниманием.
Два гвардейских офицера, два недавних кумира екатеринославских дам, не зная
Пушкина и считая его каким-то “вероятно учителишкой”, порешили во что бы то
ни стало “переконфузить” его. Подходят они к Пушкину и, расшаркиваясь самым
бесподобным образом, обращаются:
— Mille pardons, не имея чести вас знать, но видя в вас образованного человека,
позволяем себе обратиться к вам за маленьким разъяснением.
Не будете ли вы так любезны сказать нам, как правильнее выразиться:
“Эй, человек, подай стакан воды” или “Эй, человек, принеси стакан воды”?
Пушкин живо понял их желание подшутить над ним и, нисколько не смутившись,
отвечал серьезно:
— Мне кажется, вы можете выразиться прямо: “Эй, человек, гони нас на водо-
пой!”.

Незадолго перед смертью Пушкин в Александрийском театре сидел рядом с
двумя молодыми людьми, которые беспрестанно, кстати и не кстати, аплодировали
Асенковой, знаменитой в то время актрисе.
Не зная Пушкина и видя, что он равнодушен к игре их любимицы, они начали
шептаться и заключили довольно громко, что сосед их дурак,
Пушкин, обратившись к ним, сказал:
— Вы, господа, назвали меня дураком. Я — Пушкин и дал бы теперь же каждо-
му из вас по оплеухе, да не хочу: Асенкова подумает, что я ей аплодирую.

Один лицеист вскоре после выпуска из императорского Царскосельского лицея, в
1829 году, всгретил Пушкина на Невском проспекте. Поэт, увидав на нем лицейский
мундир, подошел и спросил:
— Вы, вероятно, только что выпущены из лицея?
— Да, только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому,— ответил лице-
ист и в свою очередь спросил: — Вы тоже воспитывались в нашем лицее?
— Да.
— А позвольте спросить вас, где вы теперь служите?
— Я числюсь по России,— ответил Пушкин.

Когда А. С. Пушкин учился в Царскосельском лицее, одному из его товарищей
довелось писать сгихи на тему восхода солнца. Тогда преподавателем словесности
был там автор “Риторики” Н. Ф. Кошанский. Этот ученик, вовсе не имевший поэти-
ческого дара, сделал, впрочем, попытку и написал следующий неуклюжий семисто-
пный стих:
От запада встает великолепный царь природы.
Далее стихотворение не подвигалось. Мученик-стихотворец обратился к Пушки-
ну с просьбой написать ему еще хоть одну строку. Лицеист-поэт приписал под пер-
вым стихом:
Не знают — спать иль нет? — смущенные народы.
Неведомский — поэт, неведомый никем,
Печатает стихи неведомо зачем.

Александр Сергеевич во время своего пребывания в Царскосельском лицее заду-
мал удрать в Петербург погулять. Отправляется к гувернеру Трико, тот не пуска-
ет, заявив при этом, что он будет следить за ним.
Пушкин махнул рукой на это заявление и, захватив Кюхельбекера, удирает в Пи-
тер. За ними последовал и Трико. К заставе первым подъезжает Александр Серге-
евич.
— Фамилия?—спрашивает заставный.
— Александр Однако!—отвечает поэт. Заставный записывает фамилию и пропус-
кает едущего. За Пушкиным подкатывает Кюхельбекер.
— Фамилия?—спрашивает опять заставный.
— Григории Двако!—отвечает товарищ Пушкина, придумавшего эту остроумную
комбинацию.
Заставный записывает и с сомнением качает головой. Подъезжает, наконец, гу-
вернер.
— Ваша фамилия?—окликает его сторож.
— Трико.
— Ну, врешь.—теряет терпение заставный,—здесь что-то недоброе! Один за дру-
гим — Одна-ко, Два-ко, Три-ко! Шалишь, брат, ступай в караулку!
Бедняга Трико просидел целые сутки под арестом при заставе, а Пушкин свобод-
но покутил со своим товарищем.

В 1834 году ходила в обществе по рукам эпиграмма: "В Академии наук заседа-
ет князь Дундук...".
Новый министр народного просвещения граф Увароз встретил у Карамзиных
Пушкина, которому молва приписывала эту эпиграмму.
Министр сказал поэту:
— Вы роняете свой талант, позволяя себе осмеивать почтенных и заслуженных
людей такими эпиграммами.
Пушкин вскипел и ответил ему:
— Какое право имеете вы делать выговор, когда не смеете утверждать, что это
мои стихи?
— Но все говорят, что ваши! — возразил Уваров.
— Мало ли что говорят! А я вам вот что скажу: я на вас напишу стихи и напеча-
таю их с моею подписью.
И действительно, когда вскоре после этого разгово ра Уваров захворал, а наслед-
ники торопились опечатать его имущество в надежде, что он умрет, между тем как
министр неожиданно выздоровел, Пушкин написал стихотворение:
“На выздоровление Лукулла”, которое и было напечатано в “Московском Наблюдателе”.
Эта выходка принесла много неприятностей поэту.
В результате он получил вызов к Бенкендорфу и имел объяснение с ним,
о котором рассказывал сам Пушкин.

Приводим этот рассказ с сокращениями:
“Вхожу. Граф с серьезной, даже со строгой миной, впрочем, учтиво, ответил на
мой поклон, пригласил меня сесть у стола vis-a-vis.
— Александр Сергеевич! Я обязан сообщить вам неприятное и щекотливое дело
по поводу вот эгих ваших стихов. Хотя вы и назвали их Лукуллом и переводом с
латинского... но все русское общество в наше врг-мя настолько просвещено, что уме-
ет читать между строк...
— Совершенно согласен и радуюсь за развигие общества. Но позвольте узнать,
кто эта жалкая особа, которую вы узнали в моей сатире?
— Не я узнал, а Уваров сам себя узнал и проси.,1 обо всем доложить государю. И
даже то, как вы сказали ему, что напишете на него стихи и подпишетесь под ними.
— Сказал и теперь не отпираюсь... Только именно эти стихи я написал не на него.
— А на кого же?
— На вас!
Бенкендорф, вытаращив на меня глаза, вскрикнул:
— Что?!На меня?
А я, заранее восхищаясь развязкой... три раза оборачиваясь к нему лицом, по-
вторял:
— На вас, на вас, на вас!
Тут уж Александр Христофорович, во всем своем величии власти, громовержцем
поднимаясь с кресла, схватил журнал и, подойдя ко мне, дрожащей от злобы рукой
тыкая на известные места стихов, сказал:
— Однако, послушайте, сочинитель! Что ж это такое? Какой-то пройдоха на-
следник... (читает) “Теперь уж у вельмож не стану нянчить ребятишек...”
Ну это ничего... (продолжает читать):
“Теперь мне честность— трын-трава, жену обманывать не буду!..
” Ну, и это ничего, вздор!.. но вот ужасное, непозволительное место:
“Н воровать уже забуду казенные дрова”. А что вы на это скажете?
— Скажу только, что вы не узнаете себя в этой колкости.
— Да разве я воровал казенные дрова?
— Так, стало быть, Уваров воровал, когда подобную улику принял на себя.
Бенкендорф понял силлогизм, сердито улыбнулся и промычал:
— Гм! Да!.. Сам виноват...
— Вы так и доложите государю. А за сим имею честь кланяться вашему сиятельс-
тву”.

Супругою твоей я так пленился,
Что если б три в удел достались мне,
Подобные во всем твоей жене,
То даром двух я б отдал сатане,
Чтоб третью лишь принять он согласился.

Рассказывают о следующей подробности свидания Пушкина с Императором Ни-
колаем Павловичем. Поэт и здесь остался поэтом. Ободренный снисходительно-
стью государя, он делался более и более свободен в разговоре и, наконец, дошел до
того, что незаметно для себя самого оперся на стол, который был позади него, и по-
чти сел на этот стол. Государь быстро отвернулся от Пушкина и потом говорил: “С
поэтом нельзя быть милостивым”.

В то время как городская жизнь раздражает и злит поэта, деревня, совершенно
наоборот, в сравнении с его юными годами, успокаивает его нервы, и он снова делае-
тся среди деревенской обстановки ясен душой и весел. Так, уехав осенью 1828 года
в Малинники, деревню Тверской губернии, принадлежавшую П. А. Осипо-вой, он
пишет оттуда Дельвигу в ноябре:
“Здесь очень весело. Прасковью Александровну люблю душевно; жаль, что она
хворает и все беспокоится. Соседи ездят смотреть на меня, как на собаку Мунито*.
Скажи это графу Хвостову, Петр Маркович2 здесь повеселел и утомительно мил.
На днях было сборище у одного соседа; я должен был туда приехать. Дети его
родственницы, балованные ребятишки, хотели непременно туда же ехать. Мать
принесла им изюму и черносливу и думала тихонько от них убраться; но Петр Мар-
кович их взбудоражил; он к ним прибежал: “Дети! Дети! Мать вас обманывает! Не
ешьте чернослива, поезжайте с нею—там будет Пушкин, весь сахарный, его разре-
жут, и всем вам будет по кусочку”.
Дети разревелись: “Не хотим чернослива, хотим Пушкин”.
Нечего делать, их повезли, и они сбежались ко мне, облизываясь, но уви-
дев, что я не сахарный, а кожаный, совсем опешили”.

В качестве камер-юнкера Пушкин очень часто бывал у высокопоставленных
особ, которые в то блаженное время на всякий выдающийся талант, как литерату-
рный, так и артистический, все еще продолжали смотреть как на нечто шутовское и
старались извлечь из такого таланта как можно более для себя потешного. Пушкин
был брезглив на подобные отношения х себе и горячо протестовал против них мет-
кими, полными сарказма экспромтами.
Явившись раз к высокопоставленному лицу, Пушкин застал его валяющимся на
диване и зевающим от скуки. При входе поэта лицо, разумеется, и не подумало из-
менить позы, а когда Пушкин, передав что было нужно, хотел удалиться, то получил
приказание произнести экспромт.
— Дети на полу — умный на диване,— сквозь зубы сказал раздосадованный
Пушкин.
— Ну, что же тут остроумного,— возразила особа,— де-ти на по-лу умный на ди-
ване. Понять не могу... Ждал от тебя большего.
Пушкин молчал, и когда особа, повторяя фразу и перемещая слоги, дошла на-
конец до такого результата:
детина полуумный на диване, то,
разумеется, немедленно и с негодованием отпустила Пушкина.

ЛЮБОПЫТНЫЙ

Что ж нового? —
“Ей Богу, ничего”. —
Эй, не хитри: ты верно что-то знаешь,
Не стыдно ли, от друга своего,
Как от врага, ты вечно все скрываешь.
Иль ты сердит?
Помилуй, брат, за что?
Не будь упрям: скажи ты мне хоть слово.
“Ох, отвяжись, я знаю только то,
Что ты дурак, да это уж не ново”.

Известно враждебное отношение Пушкина к командировке, сделанной ему Во-
ронцовым,— исследовать саранчу в южных степях Новороссии.
Командировка придумана была Воронцовым с целью дать Пушкину случай отли-
читься по службе, а Пушкин принял поручение это за желание надсмеяться над ним,
и всем известен тот шуточный рапорт в стихах о саранче, который был представлен
Пушкиным вместо деловой бумаги:
Саранча летела, летела
И села.
Сидела, сидела — все съела
И вновь улетела.
Более всего оскорбляло самолюбие поэта то обстоятельство, что Воронцов иг-
норировал в нем поэта и видел лишь чиновника. Конечно, впредь такой чиновник
особых поручений навсегда был избавлен от каких-либо командировок.

Внимание Императора Николая Павловича долгое время удерживала на себе Ка-
лькутта...
Однажды государь спрашивает поэта во время какого-то постороннего разгово-
ра:
— Как ты думаешь о Калькутте?
— Как о мечте Вашего Величества,—ответил находчивый поэт.

В одном литературном кружке, где собиралось более врагов и менее друзей
Пушкина, куда он и сам иногда заглядывал, одним из членов этого кружка был сочи-
нен пасквиль на поэта, в стихах, под заглавием "Послание к поэту".
Пушкина ждали в назначенный вечер, и он, по обыкновению опоздав, приехал.
Все присутствовавшие были, конечно, в возбужденном состоянии, а в особенности
автор “Послания”, не подозревавший, что Александр Сергеевич о его проделке уже
предупрежден.
Литературная часть вечера началась чтением именно этого “Послания”, и автор
его, став посредине комнаты, громко провозгласил:
— “Послание к поэту”! — Затем, обращаясь в сторону, где сидел Пушкин, на-
чал:
— Дарю поэта я ослиной головою...
Пушкин быстро перебивает его, обращаясь более о сторону слушателей:
— А сам останется с какою?
Автор смешался:
— А я останусь со своею.
— Да вы сейчас дарили ею?
Последовало общее замешательство. Сраженный автор замолк на первой фразе,
а Пушкин, как ни в чем не бывало, продолжал шутить и смеяться.

В Одессе интересно знакомство Пушкина с графом Ланжероном.
Этот французский эмигрант, один из знаменитых генералов великой брани про-
тив Наполеона, имел слабость считать себя поэтом. Он писал на французском языке
стихи и даже драмы.
Однажды, сочинив трагедию, Ланжерон дал ее Пушкину, чтобы тот, прочитав
ее, высказал свое мнение.
Александр Сергеевич продержал тетрадь несколько недель и как не любитель га-
лиматьи не читал ее.
Через несколько времени, при встрече с поэтом, граф спросил:
— Какова моя трагедия?
Пушкин был в большом затруднении и старался отделаться общими выражени-
ями, но Ланжерон входил в подробности, требуя особенно сказать о двух главных ге-
роях драмы.
Поэт разными изворотами заставил добродушного генерала назвать
по именам героев и наугад отвечал, что такой-то ему больше понравился.
— Так,—вскричал восхищенный автор,—я узнаю п тебе республиканца; я пред-
чувствовал, что этот герой тебе больше понравится.

ИСТОРИЯ СТИХОТВОРЦА

Внимает он привычным ухом Свист;
Марает он единым духом Лист;
Потом всему терзает свету Слух;
Потом печатает — ив Лету Бух1

Пушкин, живя в южной России, собрался куда-то за несколько сот верст на бал,
где и надеялся увидеть предмет своей тогдашнем любви. Но, приехав в город, он в
гостинице сел понтировать до бала с каким-то заезжим помещиком и проиграл в
карты всю ночь до позднего утра, так что прогулял и деньги, и бал, и любовь.

Там же на юге, в Екатеринослав, к Пушкину, жившему в непривлекательной из-
бушке на краю города, явились однажды два нежданных и непрошенных посетит-
еля.
Это были местный педагог и помещик, горячие поклонники поэта, желавшие во
что бы то ни стало увидеть Пушкина “собственными глазами”.
Пушкин в это время завтракал и вышел к гостям, жуя булку с икрой и держа в ру-
ке недопитый стакан красного вина.
— Что вам угодно? — досадливо спросил поэт.
— Извините, Александр Сергеевич... Но мы пришли посмотреть великого писате-
ля.
— Ну, значит, вы теперь видели великого писателя... До свиданья, господа!

Однажды Пушкин письменно обратился к издателю одного журнала, в котором
он сотрудничал, с просьбой выдать ему причитающийся гонорар. Редакция ответи-
ла ему запросом, когда ему удобнее получить деньги:
в понедельник или во вторник, и получит ли он все двести рублей сразу или
сначала только сто.
Поэт огвечал лаконичной запиской:
"Понедельник лучше вторника, а двести лучше ста”.

Император Николай Павлович всегда советовал Пушкину бросить карточную иг-
ру, говоря;
— Она тебя портит!
— Напротив, Ваше Величество,—отвечал поэт,— карты меня спасают от хандры.
— Но что ж после этого твоя поэзия?
— Она служит мне средством к уплате моих карточных долгов. Ваше Величе-
ство.
И действительно, когда Пушкина отягощали карточные долги, он садился за
рабочий стол и в одну ночь отрабатывал их с излишком Таким образом, например,
у него написан “Граф Нулин”.

К концу 1826 года Пушкин должен был немедленно, согласно Высочайшему
повелению, оставить село Михайловское и отправиться в Москву.
По дороге он остановился в Пскове в одной харчевне и попросил чего-нибудь
закусить.
Подали щей, с неизбежною приправою нашей народной кухни — малою
толикою тараканов. Преодолев брезгливость, Пушкин хлебнул несколько ложек и,
уезжая, оставил — углем или мелом — на дверях (говорят, нацарапал перстнем на
оконном стекле) следующее четверостишие:

Господин фон Адеркас,
Худо кормите вы нас:
Вы такой же ресторатор,
Как великий губернатор!

Среди поэтов, окружавших Пушкина, видное место занимал некий Подолинский,
многими стихами которого великий поэт нередко восхищался. Особенно нрави-
лись ему следующие:
Когда стройна и светлоока,
Передо мной стоит она,
Я мыслю: гурия пророка
С небес на землю сведена...

Стихи эти он, применяя к Анне Петровне Керн, однажды пародировал так:

Когда стройна и светлоока,
Передо мной стоит она .
Я мыслю: “В день Ильи-пророка,
Она была разведена!”

С семейством Натальи Николаевны Гончаровой, будущей супруги своей, он по-
знакомился в 1828 году на балу, когда ей было лишь шестнадцать лет. Через два года
молва о необыкновенной красоте девицы Гончаровой усилила в сердце
Пушкина искру страсти, запавшую при первой встрече, превратив ее в
неукротимый пламень.
Я восхищен, я очарован,
Короче — я огончарован,
— шутливо говорил он своим друзьям, рассказывая им о предмете своей любви.

НА В...ВА
Составлен он из подлой спеси
Я не видал негодней смеси:
В сражении он трус, в трактире он бурлак,
В передней он подлец, в гостиной он дурак.

Очень забавен шуточный рассказ в письме Пушкина к другу П. А. Плетневу о
хозяйственных делах своих:
“У меня, слава Богу, все тихо, жена здорова... Дома произошла у меня перемена
управления. Бюджет эко-нома моего, Александра Григорьевича, оказался ошиб-
очен — я потребовал отчетов; заседание было столь же бурное, как и то, в коем уни-
чтожен был предшественник его, Иван Григорьевич; вследствие сего Александр
Григорьевич сдал управление Василью (за коим блохи другого рода). В тот же день
повар мой явился с требованием отставки; сего управляющего хотят отдать в сол-
даты, и он едет хлопотать о том в Москву — вероятно, явится к тебе.
Отсутствие его мне будет ощутительно, но, может быть, все к лучшему. Забыл я
тебе сказать, что Александр Григорьевич при отставке получил от меня в роде ат-
тестата плюху, за что он, было, вздумал произвести возмущение и явился ко мне с
военною силою, т. е. с квартальным, но это обратилось ему же во вред. ибо лавочни-
ки, проведав обо всем, засадили, было, его в тюрьму, от коей по своему великоду-
шию избавил я его... Мои дела идут помаленьку, печатаю incognito мои повести Бел-
кина; первый экземпляр перешлю тебе. Прощай, душа. Да не забудь о ломбарде по-
расспросить”.

Пpo одну из своих знакомых Пушкин однажды сказал такой экспромт:
Черна, как галка.
Суха, как палка,— Увы! - весталка,
Тебя мне жалко!

Дельвиг, однокашник Пушкина, незадолго до смер ти стал вести очень разгуль-
ную жизнь. Однажды, сильно выпивши, растрепанный является он к Пушкину. По-
эт из жалости стал убеждать своего товарища переменить свой образ жизни. Одна-
ко же на все доводы Пушкина Дельвиг отвечал с отчаянием, что, мол, жизнь земная
не для него:
— А вот уж на том свете исправимся.
— Помилуй,—говорит Пушкин, рассмеявшись,—да ты посмотри на себя в зерка-
ло, впустят ли тебя туда с такой рожей?

Забавен рассказ самого Гоголя о попытках его познакомиться с Пушкиным,
когда он еще не имел права на это в своем звании писателя.
Впоследствии он был, представлен ему на вечере у П. А. Плетнева, но прежде и
тотчас по приезде в Санкт-Петербург (кажется, в 1829 году) Гоголь, движимый по-
требностью видеть поэта, который занимал его воображение еще на школьной ска-
мье, прямо из дома отправился к нему. Чем ближе подходил он к квартире Пушкина,
тем более овладевала им робость и, наконец, у самых дверей квартиры развилась до
того, что он убежал в кондитерскую и потребовал рюмку ликера... Подкрепленный
им, он снова возвратился на приступ, смело позвонил и на свой вопрос: “Дома ли хо-
зяин?”, услыхал ответ слуги: “Почивают!”. Было уже поздно на дворе. Гоголь с вели-
ким участием спросил:
“Верно, всю ночь работал?”.—“Как же, работал,—отвечал слуга,— в карти-
шки играл”.
Гоголь признался, что это был первый удар, нанесенный его школьной
идеализации.
Он не представлял себе Пушкина до тех пор иначе, как окруженного
постоянно облаком вдохновения.

Из жизни Пушкина в Кишиневе, где он пропел около трех лет, рассказывают
между прочими следующие два анекдота.
Какая-то молдавская барыня любила снимать свои башмаки, садясь на широкий
молдавский диван. Пушкин подметил эту наклонность барыни и стащил однажды
ее башмаки. Нужно заметить, что тогдашний башмак снимался легко. Это была ско-
рее туфля, а не нынешний башмак, охватывающий ногу плотно и далеко выше щи
колотки. Когда нужно было вставать, то барыня, не найдя башмаков и не желая по-
ставить себя в неловкое положение, прошлась в чулках до дверей, где Пушкин воз-
вратил ботинки по принадлежности, из-винясь в нечаянно совершенном им поступке.

В Кишиневе на Золотой улице был в то время магазин мод какой-то m-nie N. У
нее была дочь, красавица.
Вот как-то раз Пушкин едет верхом по улице с другими, а дочь эта стояла в это время на крыльце.
Пушкин как завидел ее, то верхом прямо
на крыльцо и въехал.
Другим пришлось уже вывести его оттуда, до такой степени он
перепугал девушку. В наказание за эго Ий-зов продержал его день без сапог.

Пушкин говаривал, что как скоро ему понравится женщина, то, уходя или уезжая
от нее, он долго продолжает быть мысленно с нею и в воображении увозит ее с со-
бою, сажает ее в экипаж, предупреждаег, что в таком-то месте будет толчок, одевает
ей плечи, целует у нее руку и проч. Однажды княгиня Вяземская, посылая к нему
слугу, велела спросить, с кем он в тот день уезжает.
— Скажи, что сам-третей,— отвечал Пушкин.
— Третьего, верно, ты,— заметил князь Вяземский своей жене.

Не можем пропустить забавной фразы, встреченной в эпизоде о странствованиях
Онегина, после стиха: “Я жил тогда в Одессе пыльной”. Вот она
...Я жил поэтом Без дров зимой, без дрожек летом.

Александр Сергеевич однажды пришел к своему приятелю И. С. Тимирязеву.
Слуга сказал ему, чго господа ушли гулять и скоро возвратятся. Пушкин остался
дожидаться их. В зале у Тимирязевых был большой камин, а на столе лежали орехи.
Перед возвращением Тимирязевых домой Пушкин взял орехов, залез в камин и,
скорчившись обезьяною, стал их щелкать. Можно себе представить удивление хо-
зяев, когда они возвратились домой и застали Пушкина в этом положении.

Между разными субъектами, с которыми нередко приходилось сталкиваться
Пушкину в Кишиневе, особенно замечателен армянин, коллежский советник Арт.
Мак. Х-в, бывший одесский почтмейстер.
За битву свою с козлом между театром и балконом, где находилось
все семейство графа Ланжерона, принужден был оставить эту должность и перешел
на службу в Кишинев.
Это был человек лет за пятьдесят, чрезвычайно маленького
роста, как-то переломленный набок, с необыкновенно огромным носом, гнусивший
и беспощадно ломавший любимый им французский язык, страстный охотник шу-
тить и с большой претензией на остроту и любезность.
Не упускал кстати и некстати приговаривать:
"Что за важность, и мой брат, Александр Мака-рыч, тоже автор” и
т. п. Пушкин с ним встречался во всех обществах и говорил с ним не иначе, как
по-французски.
Х-в был его коньком; Александр Сергеевич при каждой встрече об-
нимался с ним и говорил, что когда бывает грустен, то ищет встречи с Х-вым, кото-
рый всегда “отводит его душу”.
Х-в в “Черной шали” Пушкина принял на свой счет “армянина”.
Шутники подтвердили это, и он давал понять, что действительно кого-то отбил у Пушкина.
Этот, узнав, не давал ему покоя и, как только увидит Х-ва
(что случалось очень часто), начинал читать “Черную шаль”.
Ссора и неудовольствие между ними обыкновенно оканчивались смехом и примирением, которое за-
вершалось тем, что Пушкин бросал Х-ва на диван и садился на него верхом (один
из любимых тогда приемов Пушкина), приговаривая:
“Не отбивай у меня гречанок!”.
Это нравилось Х-ву, воображавшему, что он может быть соперником.
По желанию Пушкина, на печати Х-в был вырезан верхом на козле, с надписью кругом:
“Еду не свищу, а наеду—не спущу”,

ЭПИГРАММА НА СМЕРТЬ СТИХОТВОРЦА

Покойник Клят в раю не будет:
Творил он тяжкие грехи.
Пусть Бог дела его забудет,
Как свет забыл его стихи!

В Кишиневе Пушкин имел две дуэли. Одну из-за карт с каким-то офицером
Дуэль была оригинальная.
Пушкин явился с черешнями, и пока 3. целился в него, преспокойно ел яго-
ды. 3. стрелял первым, но не попал. Наступила очередь Пушкина; вместо вы-
стрела наш поэт спросил:
— Довольны ли вы?
И когда 3. бросился к Пушкину в объятья, он оттолкнул его и со словами:
“Это лишнее!” спокойно удалился.
За эту дуэль, а, кстати, и за другие шалости. Инзов нашел нужным удалить
Пушкина из Кишинева в Ак-керман, откуда А. С. ездил к берегам Дуная.

По словам А. О. Россета, брата А. О. Смирновой, Пушкин, играя в банк,
заложит, бывало, руки в карманы и припевает солдатскую песню с заменою
слова солдат:
Пушкин бедный человек,
Ему негде взять
Из-за эвтава безделья
Не домой ему идтить...

Пушкин любил веселую компанию молодых людей. У него было много
приятелей между подростками и юнкерами. Около 1827 года в Петербурге
водил он знакомство с гвардейской молодежью и принимал деятельное учас-
тие в кутежах и попойках. Однажды пригласил он несколько человек в тогда-
шний ресторан Доминика и угощал их на славу. Входит граф Завадовский и,
обращаясь к Пушкину, говорит:
— Однако, Александр Сергеевич, видно, туго набит у вас бумажник!
— Да ведь я богаче вас,— отвечает Пушкин,— вам приходится иной раз
прожигаться и ждать денег из деревень, а у меня доход постоянный—
с тридцати шести букв русской азбуки.

Пушкин не любил стоять рядом со своею женою и шутя говаривал, что ему подле
нее быть “унизительно”: так мал был он в сравнении с нею ростом.

Однажды поэт очутился проездом в Новочеркасске. Дьяки канцелярии наказного
атамана Донской области, услышав о приезде знаменитого поэта, отправились к не-
му в гостиницу, где весьма трогательно выражали ему чувство своего уважения и свое
поклонение ею таланту.
—А что это значит—дьяки?—спросил Пушкин одного из них, который, будучи
заикой, считался почему-то в канцелярии оратором.
—Дьяки—это секретари канцелярии,—заикаясь ответил тот.
— Ну, хоть я и терпеть не могу приказных, но все-таки очень вам благодарен,
господа.
Такой ответ сильно оскорбил почитателей поэта, а местным острякам дал повод
постоянно приставать к злополучным дьякам с вопросом: “Давно ли вы были у Пуш-
кина?”.
В другой раз Пушкин, бродя по Новочеркасску, зашел в книжную лавку Жирко-
ва.
— А есть у вас сочинения Пушкина? — спросил поэт. Ему подали один экзем-
пляр.
— Сколько стоит эта книжка? — спросил Пушкин. Торговец заломил неимоверно
высокую цену, в 4—5 раз превышавшую номинальную.
— Почему так дорого? — улыбаясь спросил Пушкин.
— А очень уж приятная книжка. Случалось ли вам пить чай без сахара? — вдруг
спросил торговец.
— Да ведь это очень неприятно.
— Ну, так вот, пойдите домой, возьмите эту книжку и велите налить себе чаю без
сахара. Пейте чай и чи-гайте эту книжку — будет так же сладко, как и с сахаром.

Проживая в Кишиневе, Пушкин целые дни проводил у генерала Орлова. По-
следний любил поэта и весьма снисходительно относился к разным выходкам его.
Однажды кто-то заметил генералу, как он может терпеть, что у него на диванах
валяется мальчишка Пушкин в шароварах. Орлов только улыбался на такие речи, но
один раз полушутя он сказал Пушкину, пародируя басню Дмитриева “Баш-
мак—мерка равенства”
Твои, мои права одни, Да мой сапог тебе не впору.
— Эка важность, сапоги!—возразил Пушкин,—если мериться, так у слона боль-
ше всех сапоги.
Этим все и кончилось, и размолвки между ними никогда не было.

Какая-то дама, гордая своими прелестями и многочисленностью поклонников,
принудила Пушкина написать ей стихи в альбом.
Стихи были написаны, и в них до небес восхвалялась красота ее, но внизу,
сверх чаяния, к полнейшей досаде и разочарованию, оказалась пометка: 1 апреля.

А. М. Каратыгина в своих воспоминаниях о Пушкине рассказывает следующий
забавный анекдот.
“В 1818 году, когда Пушкину едва минуло 18 лет, ему после жестокой горячки
обрили голову и он принужден был носить парик. Это придавало какую-то оригин-
альность его типичной физиономии и не особенно ее красило. Как-то в Большом те-
атре он вошел к нам в ложу. Мы усадили его в полной уверенности, что здесь наш
проказник будет сидеть смирно... Ничуть не бывало! В самой патетической сцене
Пушкин, жалуясь на жару, снял с себя парик и начал им обмахиваться, как веером...
Это рассмешило сидевших в соседних ложах и обратило на нас внимание находи-
вшихся в креслах. Мы стали унимать шалуна, он же со стула соскользнул на пол и сел
у нас в ногах, прячась за барьер; наконец, кое-как надвинул парик на голову, как
шапку: нельзя было без смеха глядеть на него! Так он и просидел на полу во все про-
должение спектакля, отпуская шутки насчет пьесы и игры актеров”.лип раммы, киш^ыми и^шппп, uouin ii^iu-дом не злого сердца, а ветрености его.
Он не мог удержаться, чтобы не поднять на зубки то, что казалось ему смешно или
подло. Раз В. А. Жуковский, выходя из дворца, о чем-то просил камер-лакея и пожал
ему руку. На беду это увидел Пушкин и сказал:
Из савана оделся ты в ливрею, На пудру променял лавровый свой ве-
нец, С указкой втерся во дворец И руку жмешь камер-лакею... Бедный пе-
вец!
В другой раз, не застав Жуковского дома, Пушкин написал на его запертой двери:
“Здесь живет гробовой мастер!”3. Жуковский был настолько добр и настолько
любил молодого поэга, что никогда не сердился на него. Но большею частью эпигра-
ммы, каламбуры и остроты срывались с языка Пушкина против тех людей, кото-
рые имели-неосторожность оскорбить чем-либо раздражительного поэта: в этих слу-
чаях он не щадил никого и тотчас обливал своего противника едкой желчью.
Одно время в одесском обществе стала циркулировать злая эпиграмма Пушкина
на графа Воронцова.
Эпиграмма эта дошла по адресу, но граф Воронцов ничем не проявил своего гне-
ва. Естественно, милостей от него поэт ожидать уже не мог.
К Пушкину, как известно, нередко обращались за отзывом разные пииты и Сафо,
большею частью непризнанные, и гениальный поэт никогда не отказывал в этом.
Вот случай с казанской “поэтессой” девицей А. А. Наумовой.
Наумова, вышедшая уже в то время давно из возраста девиц-подростков, сенти-
ментальная и мечтательная, занималась также писанием стихов, которые она к при-
езду Пушкина переписала в довольно объемистую тетрадь, озаглавленную ею “Уеди-
ненная муза закам-ских берегов”. Пушкин, много посещавший месгное общество в
Казани, познакомился также с Наумовой, которая как-то однажды поднесла ему
для прочтения пресловутую тетрадь свою со стихами, прося его “вписать что-нибудь”.
Пушкин бегло просмотрел рукопись и под заглавными словами Наумовой —
Уединенная муза Закамских берегов
быстро написал;
Ищи с умом союза, Но не пиши стихов.
Недавно я стихами как-то свистнул И выдал их без подписи
моей;
Журнальный шут о них статейку тиснул, Без подписи ж пустив ее,
злодей. Но что ж? Ни мне, ни площадному шуту Не удалось прикрыть
своих проказ:
Он по когтям узнал меня в минуту, Я по ушам узнал его как раз.
Однажды Александр Сергеевич пришел вмасте с Мицкевичем к сестре своей Оль-
ге Сергеевне, когда обычные посетители были уже в сборе. Гости—одни в ожидании
музыкального сеанса, другие — виста, расхаживали по комнате, и тут-то произошел
известный обмен доброжелательными фразами между русским и польским поэта-
ми.
Пушкин и Мицкевич вошли вместе.
— Дорогу, господа, туз идет,— возвестил Мицкевич, указывая на Александра
Сергеевича.
— Нет, вы проходите прежде! Козырная двойка туза бьет,—сострил Пушкин.
На пирушке кто-то обратился к Пушкину с просьбой сказать четверостишие на
вино и женщину. Пушкин не заставил себя долго просить и тут же сказал:
Вино и женщины — звено К безмерной радости и
раю! Я пью с красавицей вино И с ней блаженство испи-
ваю!
Во время одного из путешествий по России Пушкин на почтовой станции вошел в
общую комнату и потребовал себе обед, пока перепрягали лошадей. Едва он сел за
стол, как к нему подошла незнакомая барышня, недурная собою, прилично одетая и,
рассыпаясь в похвалах его таланту, поднесла ему искусно вышитый кошелек.
Пушкин, обольщенный этой внимательностью, поблагодарил ее и после обеда
сел в коляску и отпранил-ся своей дорогой.
Не успел он выехать из деревни, как его вдруг догоняет верховой и останавлива-
ет экипаж.
— В чем дело? — спросил Пушкин.
— Да ваша милость изволили забыть отдать 10 рублей за кошелек, что купили у
барышни,— отвечал посланный.
Пушкин весело рассмеялся и отдал деньги. Впоследствии он часто рассказывал
об этом случае охлаждения его авторского самолюбия.
В Кишиневе, во время ссылки, Пушкин был дружен со многими чиновниками
местного управления, к числу которых по своему кишиневскому положению принад-
лежал и сам. Он был прикомандирован к канцелярии генерала Инзова, управлявше-
го в то время Новороссийским краем. Правителем канцелярии был М. И. Лекс, впо-
следствии товарищ министра внутренних дел. Когда по приезде в Кишинев ему на-
звали фамилию Лекса, Александр Сергеевич спросил:
— Как зовут его?
— Михаил Иванович. Пушкин сейчас же подхватил;
Михаил Иваныч Лекс, Превосходный человек-с!
И это присловье надолго осталось при имени Леьса, которого с тех пор иначе и не
называли.
Действительно, Лекс был хороший человек. Пушкин заочно это угадал...
Причиною ссылки Пушкина на юг России были разные лирические произведе-
ния, в которых юноша поэт слишком свободно выражал свои политические воззрения и мнения о дейс-
твиях правительства. Стихи распространились по Петербургу. Граф Милорадович,
петербургский генерал-губернатор, получил приказ произвести дознание. Он при-
гласил к себе Пушкина, отечески распек его и потом, призвав полицмейстера, прик-
азал ему опечатать все бумаги на квартире Пушкина.
— Граф,— сказал поэт,— вы напрасно беспокоитесь:
там этих стихов не найдете. Лучше велите мне дать перо и бумагу — я вам их
все здесь на память напишу.
Милорадович был тронут благородною искренностью юноши и первый ходатайс-
твовал перед государыней о смягчении ему наказания.
ПРИЯТЕЛЯМ
Враги мои, покамест я ни слова... И, кажется, мой быстрый
гнев угас. Но из виду не выпускаю вас, И выберу когда-нибудь лю-
бого:
Не избежит пронзительных когтей, Как налечу нежданный, беспо-
щадный, Так в облаках кружится ястреб жадный И сторожит индеек и
гусей.
В 1833 году летом Пушкин жил на Черной речке. На одной из соседних дач вече-
ром собралось довольно большое общество и в том числе поэт. Стали играть в банк.
Когда игроки погрузились в игру, в калитку палисадника вошел молодой чело-
век, высокого рос га, закутанный в плащ. Увидев играющую компанию, он незаме-
тно для игроков вошел в комнату через балкон и остановился за спиной одного из
них.
Это был князь Г., общий приятель, известный весельчак...
Дня за два до этого вечера Г. находился в том же обществе, которое сошлось те-
перь на Черной речке, выиграл около тысячи рублей именно у того, который в дан-
ный момент держал банк, и выигрыша не получил.
Г„ постояв несколько минут никем не замеченный, взял со стола какую-то карту и
крикнул:
— Ва-банк!
Все подняли глаза и рассмеялись на неожиданною гостя в его странном костюме.
Начались приветствия, но банкомет, озадаченный ставкою Г., встал из-за стола и,
отведя его в сторону, спросил:
—— Ты на какие деньги играешь: на эти или на ie? Под “этими” он разумел став-
ку нынешнего вече;”а, а под “теми” — свой долг. Г. отвечал ему:
— Это все равно: и на эти, и на те, и на те, те, те... Игра продолжалась. Пушки-
на, слышавшего разговор Г. с банкометом, развеселил ответ князя, и он
беспрестанно стал повторять:
— Те, те, те1
А потом написал шуточные стихи:
Полюбуйтесь же вы, дети, Как в сердечной простою
Длинный-Фирс* играет в эти, Те, те, те и те. те, те,
Черноокая Россети* В самовластной красоте Все
сердца пленила эти, Те, те, те и те, те, те.
О, какие же здесь сети Рок нам стелет в темноте:
Рифмы, деньги, дамы эти, Те, те, те и те, те,
те.
Ближайший друг Пушкина, известный поэт барон А. А. Дельвиг, имел необыкно-
венную склонность всегда и везде резать правду, притом вовсе не обращая вним-
ания на окружающую обстановку.
Однажды у Пушкина собрались близкие его друзья и знакомые. Выпито было из-
рядно. Разговор коснулся интимной жизни поэта. Пушкин остановил расходившег-
ося Дельвига, начавшего рассказывать о каком-то любовном похождении Алексан-
дра Сергеевича:
— Перестань, Дельвиг, сочинять небылицы.
— Я не сочиняю небылиц,— возразил барон,— Мой-девиз — резать правду!
Пушкин говорит ему в тон:
— Бедная, несчастная правда! Скоро совершенно перестанет существовать: ее
окончательно зарежет
Дельвиг.
У Кларисы денег мало, Ты богат — иди к венцу:
И богатство ей пристало, И рога тебе к лицу.
Любимым упражнением Пушкина в детстве, по словам его сестры, сначала бы-
ло импровизировать маленькие комедии и самому разыгрывать их перед сестрою,
которая в этом случае составляла публику и произносила свой суд. Однажды как-то
она освистала его пьеску “Escamoteur”®. Он не обиделся и сам на себя написал
следующую эпиграмму:
Dis moi, pourquoi 1'Escamoteur Est-il siflle par le part-
erre? Helas, c'est que le rauvre auteur L'escamota de Moliere.7
Один из петербургских аристократов, князь N, хвастун и скряга, давал вечер, на
котором присутсгвовал и Пушкин. За ужином хозяин подошел к поэту и спросил
его:
— Как вы, Александр Сергеевич, находите это вино? Пушкин в ответ несколько
запнулся.
— Мичего... Кажется, порядочное...
— А поверите ли, что шесть месяцев тому назад его и в рот взять нельзя было?
— Поверю,— ответил поэт.
Однажды Александр Сергеевич был в гостях у Анны Петровны Керн. В обществе
зашел разговор о том, где лучше быть после смерти—в раю или в аду? Когда с этим
вопросом обратились к Пушкину, он, не задумываясь, ответил:
— Конечно, в раю1 Я уверен, что встречу там такую прелестную женщину, как
m-me Керн!
Однажды государь Николай Павлович в интимной беседе с поэтом спросил его:
— Пушкин, если бы ты был в Петербурге, принял бы ты участие в 14 декабря?
— Неизбежно, государь! — отвечал он.— Все ^он друзья были в заговоре, и мне
было бы невозможно ог-стать от них. Одно отсутствие спасло меня,—и я благод-
арю за это небо.
Этот прямой и откровенный ответ понравился государю, который был сам ры-
царь чести и притом один из всех, окружавших его престол, понимал значение Пуш-
кина и сознавал в нем силу поэтического гения, для которого требуются рост и сво-
бода.
— Довольно ты подурачился,— заметил государь,— надеюсь, теперь будешь рас-
судителен, и мы более ссориться не будем. Все, что ты сочинишь, присылай ко мне:
отныне я сам буду твоим цензором.
В тот же вечер на балу у французского посланника маршала Мармона государь
сказал графу Д. Н. Блу-дову:
— Знаешь ли ты, что сегодня я говорил с умнейшим человеком в России? С
Пушкиным.
Однажды Пушкин вошел к школу гвардейских подпрапорщиков, где между мо-
лодежью имел много знакомых. Молодежь занималась делом: ловила мышь. Но
расторопная мышь улизнула от них уже перед глачпми вошедшего Пушкина, кото-
рый при этом воскликнул:
Победили, победили! Так воскликнем же ура! Ес-
ли мышь мы не убили, То убили мы бобра!
Кто-то, желая смутить Пушкина, спросил его в обществе: “Какое сходство меж-
ду мною и солнцем?”. “Ни на вас, ни на солнце нельзя взглянуть не поморщи-
вшись”,— быстро ответил поэт.
Желая отвратить от поэзии одного из своих друзей-стихотворцев, Пушкин пред-
ставил ему, между прочим, в стихах незавидную судьбу, часто постигающую поэ-
тов. Но друг-поэт, очевидно, не остался доволен таким советом и возразил, что
он — Пушкин, который са\. пишет стихи, не должен отклонять от них других.
Пушкин не замедлил ответить ему следующими стихами:
Арист, без дальних слов, вот мой тебе ответ:
В деревне, помнится, с мирянами простыми, Священник пожилой и с кудря-
ми седыми, В миру с соседями, в чести, довольстве жил И первым мудрецом у всех
издавна слыл. Однажды, осушив бутылки и стаканы, Со свадьбы, под вечер, он
шел немного пьяный;
Попалися ему навстречу мужики. “Послушай, батюшка,— сказали проста-
ки,— Настави грешных нас—ты пить ведь запрещаешь, Быть трезвым всякому
всегда повелеваешь, И верим мы тебе; да что ж сегодня сам...” — “Послушайте,—
сказал священник мужикам,— Как в церкви вас учу, так вы и поступайте, Живите
хорошо, а мне — не подражайте”.
Во время путешествия Пушкина с семейством генерала Раевского по Кавказу
при них находился военный доктор Рудыковский, который рассказывает, как подш-
утил над ним однажды поэт:
“В Горячеводск мы приехали все здоровы и веселы. По прибытии генерала в го-
род, тамошний комендант явился к нему и вскоре прислал книгу, в которую вписыв-
ались имена посетителей вод. Все читали, любопытствовали. После нужно было
книгу возвратить и вместе с тем послать список свиты генерала. За исполнение этого
взялся Пушкин. Я видел, как он, сидя на куче бревен на дворе, с хохотом что-то пи-
сал,— но ничего и не подозревал. Книгу и список отослали к коменданту.
На другой день во всей форме отправляюсь к доктору Ц., который был при ми-
неральных водах.
— Вы лейб-медик? Приехали с генералом Р.?— спросил меня доктор Ц.
— 1^следнее справедливо, но я не лейб-медик.
— Как не лейб-медик? Вы так записаны в книге коменданта; бегите к нему, из
этого могут выйти дурные последствия.
Бегу к коменданту, спрашиваю книгу, смотрю: таи
В свите генерала вписаны — две его дочери, два сына, лейб-медик Рудыковс-
кий и недоросль Пушкин.
Насилу убедил я коменданта все это исправить, доказывая, что я не лейб-медик
и что Пушкин не нело-росль, а титулярный советник, выпущенный этим чипом из
Царскосельского лицея. Генерал порядочно пожурил Пушкина за эту шутку. Пуш-
кин немного на меня подулся, а вскоре мы расстались. Возвратясь в Киеп. я Прочи-
тал “Руслана и Людмилу”—и охотно простил Пушкину его шалость.
Память у Пушкина была замечательная, особенно на стихи; прозу он — по его
словам — запоминал хуже. Как только есть размер рифмы — слова сами укладыв-
аются у него в голове.
— Они устанавливаются в ряды, как солдаты на парад! — говорил поэт.
Есть у меня приятель на примете:
Неведомо, в каком бы он предмете Был знатоком, хоть строг он
на словах, Но черт его несет судить о свете! Попробуй он судить о са-
погах.
Однажды Пушкин был очень не в духе. У него была сильная надобность в день-
гах, а скорого получения их не предвиделось. В эти неприятные минуты является ка-
кой-то немец-сапожник и энергично требует свиданья с Пушкиным. Раздосадован-
ный поэт выходит и рел<о спрашивает:
— Что нужно?
— Я к вам, господин Пушкин, пришел за вашим товаром,—ответил немец.
— Что такое? — с недоумением спросил снова поэт.
— Вы пишете стихи. Я пришел покупать у вас четыре слова из ваших стихов; я
делаю ваксу и хочу -!а ярлыке печатать четыре слова, очень хорошие слова --“яснее
дня, темнее ночи”. За это я вам дам, господин сочинитель, 50 рублей. Вы согласны?
Пушкин, конечно, согласился, а немец, довольный сговорчивостью поэта, ушел
заказывать желаемые ярлыки.
В лицее однажды на уроке алгебры у профессора Карцева Пушкин по обыкнове-
нию уселся на задней скамейке, чтобы удобней было ему писать стихи. Вдруг Кар-
цев вызывает его к доске. Пушкин очнулся, как ото сна, идет к доске, берет мел и сто-
ит с разинутым ртом.
— Чего вы ждете? Пишите же,— сказал ему Карцев. Пушкин стал писать фор-
мулы; пишет да пишет, исписал всю доску.
Профессор смотрит и молчит, только тихо про себя
посмеивается.
— Что же у вас вышло? — спрашивает он наконец,— чему равняется икс?
Пушкин стоит и сам смеется:
— Нулю — говорит он.
— Хорошо,— заметил Карцев,— у вас, Пушкин, в моем классе все кончается ну-
лем. Садитесь на свое место и пишите стихи.
НА Ф. В. БУЛГАРИНА
Фаддей роди Ивана, Иван роди Петра —
От дедушки болвана Какого ждать добра?
Кому не известна замечательная поэма Пушкина, начинающаяся так.:
Цыгане шумною толпой по Бессарабии кочу-
ют...
и написанная поэтом под впечатлением многократных наблюдений над жизнью
этих вольных детей сгепи.
Еще в настоящее время турист, в первый раз посещающий Бессарабию, зачас-
тую с удивлением глядит на ободранные, грязные шатры, разбитые при въезде в ка-
кое-нибудь село или у опушки леса; а в то время цыгане кочевали в пределах Бес-
сарабской области и Молдавии именно целыми толпами, не поддаваясь никакому
контролю полиции и местных властей. Впрочем, последние не особенно притесня-
ли черномазых конокрадов и черноглазых красавиц-гадальщиц, так как, в случае
какого-нибудь недоразумения, возникавшего между
горожанами и кочевниками, умели получить обильную мзду как с тех, так и с
других.
Точно так же и жители городов относились к цыганам довольно благосклонно.
Для мужчин последние были неоценимыми поставщиками лошадей и ветеринара-
ми, а черноглазые гадальщицы всегда умели развеселить и заинтересовать скуча-
вших “кукон” и “кукониц”.
В Кишиневе цыгане располагались по берегам реки Бык или, как ее тогда называ-
ли, Бычок — и по горе Инзова (названной так в честь бывшего губернатора области).
На этой же горе, ниже того места, где lenepb выстроен манеж Лубенского гусарского
полка, находился и домик, в котором жил Пушкин. Поэт любил в хорошее летнее
утро подниматься на гору Инзова и отсюда любоваться восходом солнца. И до сих
пор еще показывают камень, на котором будто бы собственноручно он вырезал
станс к одной кишиневской красавице. Впрочем, достоверность этого факта дово-
льно сомнительна.
Здесь же на горе Пушкин увидел в первый раз цыганку Стешу, игравшую впо-
следствии такую видную роль в кишиневской жизни поэта. По всей вероятности, на
Инзовой горе расположился кочующий цыганский табор, и Стеша, увидев прогули-
вающегося здесь молодого барина, подошла к нему с предложением погадать. Кра-
сота Стеши поразила Пушкина, и он до того увлекся ею, что начал довольно часто
посещать табор, где его любили за веселый нрав и щедросгь. Следует добавить,
что к этому же времени относится и другой роман из жизни Пушкина, бывше-
го—или воображавшего себя — страстно влюбленным в молдаванскую аристо-
кратку Людмилу И-за. В то время как с последнею Пушкин встречался по вечерам
на гуляньях, пикниках и т. п., Стеше он посвящал каждое утро и добрую полови-
ну дня.
Пока дело ограничивалось посещениями Пушкиным табора, подарками, песнями
и пляскою, табор смотрел на поэта дружелюбно и даже любил его, но вскоре воль-
ные сыны степей заметили, что Стеша все больше и больше привязывается к Пушки-
ну, да и последний не всегда сдерживал свой пылкий, страстный нрав.
Последствиями этих обстоятельств было то, что в одно прекрасное утро Пушкин
на месте табора нашел лишь черепки разбитой посуды, сор и ямки от кольев, к кото-
рым прикрепляли шатры. Сначала поэт пришел
в бешенство, хотел пуститься в погоню за табором, но потом так же скоро и
успокоился — к большой радости своих кишиневских друзей, замечавших, что он на-
чинал не на шутку привыкать к дикой красавице.
Однако эта радость была преждевременна. Лето стояло на исходе, но погода
по-прежнему была жаркая, и однажды над Кишиневом разразилась одна из тех
страшных гроз, о которых понятия не имеюг жители местностей, лежащих север-
нее. Проливной дождь, ливший как из ведра, сразу наполнил водою все пересохну-
вшие ручьи и мелководный Бычок.
Дом Пушкина, находившийся хоть и на горе, но все-таки значительно ниже ее
вершины, подвергся наводнению, так как на него хлынули сверху целые ручьи во-
ды.
В это время у Пушкина находились в гостях несколько знакомых мужчин, и в
том числе С. Ч. К-в, впоследствии сделавшийся врагом поэта и много ему вреди-
вший. Молодые люди, смеясь над неожиданным приключением, помогали хозяину
убирать с пола разные предметы, как вдруг отворилась дверь и в комнату вошла
измокшая и забрызганная грязью Стеша. Все, конечно, позабыли о наводнении и с
любопытством глядели на сцену неподдельно радостного свидания любовников.
Стеша искренно любила поэта, а последний больше увлекался ее красотою, чем
любил, и часто изменял ей.
К числу лучших частных садов Кишинева, несомненно, можно отнести сад Ро-
мандина, любимое место прогулки кишиневцев, желающих отведать хорошего ви-
нограда и купить букет роскошных цветов.
Пушкин часто сопровождал Людмилу И-за, которая предпочитала всяким другим
гуляньям тенистые аллеи романдинского сада. Здесь Пушкин декламировал киш-
иневской Венере свои стихи, горячо признавался ей в любви и. вероятно, сорвал не
один поцелуй.
Стеша, часто остававшаяся одна, мучилась ог ревности и тоски по покинутой
вольной жизни и, наконец, решилась подстеречь Пушкина наедине с соперницей.
Благодаря ее врожденной цыганской хитрости и беззаботности Пушкина эта задача
не стоила ей большого труда.
Узнав заранее место и час, в который Пушкин и Людмила И-за посещали сад,
Стеша спряталась в кустах смородины и начала поджидать свою соперницу.
Как на зло, в этот день прогулка поэта и красавицы-молдаванки отличалась
особенною интимностью. Стеша не выдержала и, как дикая кошка, кинулась на
Н-за.
Пушкин сначала было растерялся, но затем, видя что И-за лежит без чувств на
земле, а ей беспощадно наносит удары Стеша, в свою очередь ударил цыганку толс-
тою палкой, служившею подпоркою для вичоград-ной лозы.
Стеша закричала от боли и, оставив соперницу, хотела было броситься на Пуш-
кина, но потом, как будто раздумав, даже не взглянула на коварного изменника и
гордой поступью вышла из сада. Больше ее не видали в Кишиневе: цыганка или
покончила с собою, или— что вероятнее — вернулась в табор.
Конечно, на крики и шум сбежались садовники и другие гуляющие; избитую и
лежавшую без чувств И-за унесли в экипаж, а слух о происшествии с быстротою
молнии облетел весь город. Гордая молдаванка не могла снести скандала и куда-то
уехала, а Пушкин по обыкновению скоро утешился, тем более что благодаря мно-
гочисленным знакомствам скучать ему было некогда.
А. С. Пушкин в 1820-х годах, как известно, проживал в Одессе. Здесь поэт был
принят в самых аристократических семействах, где за свое остроумие и находч-
ивость слыл любимцем девиц и дам.
Между прочим он считался “своим” в доме известного в то время англичанина
негоцианта Тома, проживавшего на Елизаветинской улице в собственном доме.
Жилось в те благодатные времена в Одессе весело и вольготно. Торговля процве-
тала. Жизнь кругом кипела и била ключом. Балы и маскарады в биржа и в частных
домах устраивались почти ежедневно.
Однажды был объявлен на бирже грандиозный маскарад. За оригинальную и
остроумную маску был обещан первый приз. Любители маскарадов и призов заво-
лновались и стали усиленно “шевелить мозгами”, чтобы блеснуть своим костюмом.
В семействе негоцианта Тома было тоже волнение. Сам хозяин—большой люби-
тель веселья и маскарадов — тоже хотел блеснуть. Он поведал об этом наедине
Пушкину и попросил у него совета. И Пушкин дал
ему “идею”. Англичанин обрадовался и хранил эту идею в строжайшей тайне...
Наступил вечер маскарада. Было много “фей”, “турчанок” и прочих шаблонных
костюмов. Но вот в зал вошла оригинальная маска.
Она изображала большой фолиант, тисненный золотом, а на корешке больши-
ми золотыми буквами было изображено: “Том 1-й”. Все были поражены—и англич-
анин Том, последовавший совету Пушкина, действительно был первым на маскара-
де и получил, разумеется, первый приз.
В светских кружках Петербурга смотрели на Пушкина как на выскочку. Даже
некогда близкие ему друзья находили нужным относиться к Пушкину с оттенком
пренебрежения. Так, например, бывший товарищ поэта по обществу “Арзамас”
граф С. С. Уваров выразился про Пушкина так:
— Что он важничает? Прадеда его, арапчонка Ганнибала, продали за бутылку
рома!
Эту пошлость подхватил и пустил в обращение литературный противник Пуш-
кина Булгарин, но Пушкин ответил своим оскорбителям стихотворением, названным
им “Моя родословная”, в котором он указал на родоначальников многих знатных
фамилий, бывших очень простого происхождения.
Это стихотворение Пушкин заключил следующими строками:
Решил Фиглярин, сидя дома, Что черный дед мой Ган-
нибал Был куплен за бутылку рома И в руки к шкиперу попал.
Сей шкипер был тот шкипер славный, Кем наша двигнулась
земля, Кто придал мощно бег державный Рулю родного корабля.
Сей шкипер деду был доступен, И сходно купленный
арап Возрос усерден, неподкупен, Царю наперсник, а не раб.
И был отец он Ганнибала, Пред кем средь чесменских
пучин Громада кораблей вспылала И пал впервые Наварин.
Мало этого, вскоре он ответил самому Уварову одной из язвительнейших своих
эпиграмм, но это не укротило светских врагов поэта, а, напротив того, восстанов-
ило их еще более против него. Благоволение государя к Пушкину возбуждало за-
висть. Современники не понимали всего величия гения. Для них был он жалкий “пи-
сака”, ничем не отличавшийся от Булгарина, и только. Жизнь Пушкина станови-
лась все неспокойнее и неспокойнее, жизнь в свете всегда ему была противна, но он
должен был волей-неволей вести ее, дабы не лишить свою любимую жену дорогих ей
развлечений. Эта жизнь отрывала поэта от работы; Пушкин страдал невыносимо, и
никто, даже такое близкое существо, как жена, не понимали и не замечали этих стра-
даний...
Одна француженка допрашивает Александра Сергеевича о том, кто были его
предки.
Разговор происходит на французском языке.
— Кстати, господин Пушкин, вы и сестра ваша имеете в жилах кровь негра?
— Разумеется,— ответил поэт.
— Это ваш дед был негром?
— Нет, он уже им не был.
— Значит, это был ваш прадед?
— Да, мой прадед.
— Так это он был негром... да, да... но в таком случае, кто же был его отец?
—Обезьяна, сударыня,—отрезал, наконец, Александр Сергеевич.
Однажды государь сказал Пушкину:
— Мне хотелось бы, чтобы Нидерландский король подарил мне дом Петра Вели-
кого в Саардаме.
— Если он подарит его Вашему Величеству,— ответил Пушкин,— я попрошусь
в дворники. Государь рассмеялся и сказал:
— Я согласен, а пока поручаю тебе быть его историографом и разрешаю тебе
заниматься в архивах.
На одном обеде в Кишиневе какой-то солидный господин, охотник до крепких
напитков, вздумал уверять, что водка лучше лекарство на свете и что ею можно вы-
лечиться даже от горячки.
- Позвольте усомниться,— заметил Пушкин. Господин обиделся и назвал его мо-
локососом.
— Ну, уж если я молокосос,— сказал Пушкин,— то вы, конечно, виносос.
Страстное поклонение Пушкина красоте и частые увлечения неоднократно быва-
ли причиной дуэлей, которых у него было несколько, так как он был очень раздра-
жителен и обидчив и больше всего боялся показаться трусом, а потому его друзьям
очень редко удавалось мирно улаживать самые пустые “дела чести”. И по общему
свидетельству перед барьером Пушкин, несмотря на страстность своей натуры, был
холоден как лед и иногда презрителен. Известен случай из кишиневской жизни
Пушкина. Будучи вызван полковником Ставровым, он стрелялся через барьер Про-
тивник дал промах Пушкин подозвал его вплотную к барьеру, на законное место,
уставил в него пистолет и спросил:
— Довольны ли вы теперь? Полковник отвечал смутившись:
— Доволен.
Пушкин опустил пистолет, снял шляпу и сказал, улыбаясь:
Полковник Ставров,
Слава Богу, здоров!
Дело разгласилось секундантами, и два стишка эти вошли тогда в пословицу в
Кишиневе, к великой досаде Ставрова.
СОВЕТ
Поверь: когда слепней и комаров Вокруг тебя летает рой журналь-
ный, Не рассуждай, не трать учтивых слов, Не возражай на писк и шум
нахальный:
Ни логикой, ни вкусом, милый друг, Никак нельзя смирить их
род упрямый;
Сердиться грех — но замахнись и вдруг Прихлопни их про-
ворной эпиграммой.
В 1833 году приятель поэта П. В. Нащокин приехал в Петербург и остановился в
гостинице. Это было 29 июня, в день Петра и Павла.
Съехалось несколько знакомых, в том числе и Пушкин. Общая радость, весе-
лый говор, шутки, воспоминания о прошлом, хохот. Между тем, со двора, куда но-
мер выходил окнами, раздался еще более громкий хохот и крик, мешавший весе-
лости друзей. Это шумели полупьяные каменщики, которые сидели на кирпичах око-
ло ведра водки и деревянной чашки с закускою. Больше всех горланил какой-то му-
жик с рыжими волосами.
Пушкин подошел к окну, прилег грудью на подоконник, сразу заметил крикуна
и сказал приятелям: “Тот рыжий, должно быть, именинник” и крикнул, обращаясь
к нему:
— Петр!
— Что, барин?
— С ангелом.
— Спасибо, господин.
— Павел! — крикнул он опять и, обернувшись в комнату, прибавил: — В такой
куче и Павел найдется!
— Павел ушел.
— Куда? Зачем?
— В кабак... все вышло. Да постой, барин, скажи:
почем ты меня знаешь?
— Я и старушку-матушку твою знаю.
— Ой?
— А батька-то помер^
— Давно, царство ему небесное!.. Братцы, выпьем за покойного родителя!
В это время входит на двор мужик со штофом водки. Пушкин, увидав его рань-
ше, закричал:
— Павел, с ангелом! Да неси скорее!
Павел, влезая на камни, не сводит глаз с человека, назвавшего его по имени. Дру-
гие, объясняя ему, пьют, а рыжий не отстает от словоохотливого барина:
— Так, стало, и деревню нашу знаешь?
— Еще бы не знать! Ведь она близ реки?
— Так, у самой речки.
— Ваша изба, почитай, крайняя?
— Третья от края... А чудной ты барин! Уж поясни, сделай милость, не святым
же духом всю подноготную знаешь?
— Очень просто: мы с вашим барином на лодке
уток стреляли, вдруг гроза, дождь, мы и зашли в избу к твоей старухе.
— Так... теперь смекаю.
— А вот мать жаловалась на тебя: мало денег посылаешь!
— Грешен, грешен!.. да вот все на проклятое-то выходит,— сказал мужик, ука-
зывая на стакан, из которо^-го выпил залпом и прокричал: — Здравствуй, добрый
барин!
Однажды, будучи в гостях у m-me К., Пушкин очень был весел и много шутил. Во
время этих шуток ему попался под руку альбом — совершенный слепок с того,
“уездной барышни альбома”, который он описал в “Онегине”, и он стал в нем перево-
дить французские стихи на русский язык и русские на французский.
В альбоме, между прочим, было написано:
Oh, si dans 1'immortelle vie II existait un etre parfait, Oh, mon
aimable et douce amie, Comme toi sans doute il est Гай-Пушкин пере-
вел:
Если в жизни поднебесной Существует дух прелест-
ный, То тебе подобен он, Я скажу тебе резон:
Невозможно!
Под какими-то весьма плохими стихами было подписано: Ecrit dans mon exil
(Написано в моем изгнании). Пушкин приписал:
Amour, exil9 Какая гиль!
Дмитрий Николаевич Барков написал одни всем известные стихи не совсем пра-
вильно, и Пушкин, вмесчо перевода, написал следующее:
Не смею вам стихи Баркова Благопристойно пере-
весть,
40
И даже имени такого Не смею громко произнесть!
ЖАЛОБА
Ваш дед портной, ваш дядя повар, А вы, вы модный госпо-
дин.— Таков об вас народный говор, И дива нет — не вы один. По-
томку предков благородных, Увы, никто в моей родне Не шьет мне
даром фраков модных И не варит обеда мне.
НА Ф.В. БУЛГАРИНА
Все говорят: он Вальтер Скотт, Но я, поэт, не лицеме-
рю:
Согласен я — он просто скот, Но что он Вальтер Скотт— не
верю.
В своих воспоминаниях о Пушкине Н. Б. Погокский рассказывает о том, какую
штуку Александр Сергеевич выкинул однажды при посещении одного аула на Кавк-
азе:
“Пушкину пришла мысль отправиться в один близлежащий аул и осмотреть его.
Нас было человек 20, и мы все согласились отправиться вместе с ним, пригласив с
собою какого-то оборванного туземца вместо переводчика, так как он оказался зна-
ющим по-русски. Александр Сергеевич набросил на плечи плащ и на голову надел
красную турецкую феску, захватив по дороге толстую суковатую палку, и так вы-
ступая впереди публики, открыл шествие. У самого аула толпа мальчишек встре-
тила нас и робко начала отступать, но тут •появилось множество горцев — взрослых
мужчин и женщин с малютками на руках. Началось осматривание внутренности
саклей, которые охотно отворялись, но, конечно, ничего не было в них привлекатель-
ного;
разумеется, при этом дарились мелкие серебряные деньги, принимаемые с ви-
димым удовольствием; наконец, мы обошли весь аул и, собравшись вместе, решили
вернуться На пост к чаю. Густая толпа все-таки нас не оставляла. Осетины, оби-
татели аула, расспрашивали нашего переводчика о красном человеке; тот отвечал
им, что это “большой господин”. Александр Сергеевич, желая знать, о чем пере-
водчик с горцами беседует, вышел вперед и приказал переводчику сказать им, что
“красный—не человек, а шайтан (черт), что его поймали еще маленьким в горах
русские; между ними он привык, вырос и теперь живет подобно им”. И когда тот
передал им все это, толпа начала понемногу отступать, видимо, испуганная; в это вре-
мя Александр Сергеевич поднял руки вверх, состроил сатирическую гримасу и бро-
сился в толпу. Поднялся страшный шум, визги, писк детей — горцы бросились врас-
сыпную, но, отбежав, начали бросать в нас камнями, а потом и приближаться все
ближе, так что камни засвистели над нашими головами. Эта шутка Александра
Сергеевича могла кончиться для нас очень печально, если бы постовой начал-
ьник не поспешил к нам с казаками; к счастью, он увидел густую толпу горцев, окру-
жившую нас с шумом и гамом, и подумал о чем-то недобром. Известно, насколько
суеверный, дикий горец верит в существование злых духов в Кавказских горах. Итак,
мы ретировались благополучно”.
ЗАВЕЩАНИЕ КЮХЕЛЬБЕКЕРА
Друзья, простите! Завещаю Вам все, чем рад и чем
богат) Обиды, песни — все прощаю, А мне пускай долги
простят.
МОЯ ЭПИТАФИЯ
Здесь Пушкин погребен; он с музой молодою, С любовью, леностью
провел веселый век;
Не делал доброго, однако ж был душою, Ей-Богу, добрый человек.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Мунито — ученая собака, которую в то время показывали в Петербурге.
2. П М. Полторацкий — родственник П. А. Осиновой.
3. В. А. Жуковский был поэтом-романтиком и в своих произведениях часто касался загроб-
ной жизни
4. Длинный Фарс — князь С. Г. Голицын.
5. Россети—0. О. Россет, впоследствии Смирнова.
о. Escamoteur (франц.) — жулик, фокусник, похититель.
7. <Сжажи, за что партер освистал моего „Похитителя"? Увы1 За то, что бедный автор похи-
тил его у Мольера”.
8. Ф. В. Булгария.
9. Amour (франц.) — любовь. Exit (франц.) — изгнание.

Вернуться на предыдущую страницу